ШКОЛЬНОЕ БОГОСЛОВИЕ

 

Оглавление

Предисловие       

Паломничество к вере .    Зачем это надо детям?     

Если бы директором был я    

Как использовать закон о свободе совести для защиты православия в школе?    

 Культура как жемчужина     " Пространство культуры"    

Фильм о "титанике": Взгляд богослова    

Игра в религиоведение     

Осторожно: Валеология     

Вальдорфская педагогика: Сделано в секте      Закон Божий и "Хроники Нарнии"    

 Первый урок     

Творение мира    

 Создание человека     

Авель и Каин     

Потоп    

 Вавилонская башня    

 Рождение Матери     

Благовещение    

 О Христе     

В каком году от рождества Христова родился Христос?     

 Волхвы и пастухи?      

Перепись    

 Икона Рождества     

Чудо встречи    

 День Богоявления     

Притчи Христовы    

 Кто же они?      

Евангельские горы: Преображение    

 Евангельские горы: Голгофа     

Пасха: путь из ада    

 Духов день     

Устарел ли Новый Завет?      

Чья власть?      

Мечта о коммунизме     

Родительская суббота    

 Не все то, что сверху, - от Бога

 

 

Виталию Кирилловичу Антонику -

       доценту Московской духовной академии,человеку,

       открывшему для меня двери духовной школы,

       с любовью и благодарностью.

       Автор

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

      Этот сборник составлен на основании двух брошюр, которые мне довелось написать два года назад в помощь школьным учителям (1) и некоторых моих статей в светских газетах. И в том и в другом случаях приходилось писать для людей, чьи познания в области христианского богословия не следовало переоценивать. Для обычных людей.

       Поэтому оказалось возможным совместить "методические" и "газетные" тексты и, на их основании, составить сборник, дающий более целостное представление о Православии.

       Но, чтобы с самого начала найти язык, который позволил бы перекинуть мостик из мира православного богословия в мир нашей повседневности, основной темой этого сборника я решил сделать детскую.

       Все желают добра детям. И мир ребенка может стать тем общим полем, на котором встретятся потоки православной духовной культуры и культуры светской. Попытки навести мостики между ними предпринимаются нередко. Одну из этих попыток я считаю достаточно неудачной, и, потому, буду говорить о ней особо.

       В хрестоматию по литературе для пятых и шестых классов общеобразовательных школ введены библейские отрывки. Надо отметить, что удачно именно такое решение о включении библейских текстов в учебную программу.

       Во-первых, возраст учеников делает их маловосприимчивыми к собственно смыслу Писания. Пятиклассники - это уже не те малыши, которые доверчиво относятся к любому рассказу, но еще и не старшеклассники, способные понимать культурно-символическую реальность библейских текстов самих по себе. Пятиклассники будут приставать к учителям с одним вопросом: "Это правда или нет? Дейсπ?вительно так было или нет?". И, увы, могут найтись такие учителя, которые не смогут сказать ничего кроме: "Это, дети, еврейский фольклор такой". И все еще реалистическим остается предположение, что в ответ на детский вопрос о Евангелии может прозвучать и куда более разрушительное: "поповские бредни".

       Во-вторых, неудачен выбор переложения собственно библейских текстов. "Священная история в простых рассказах для чтения в школе и дома" о.Александра Соколова - не лучшая из существующих "Детских Библий". Кроме того, она слишком отмечена стилем прошлого века и, поэтому, вопреки своим популяризаторским целям, сегодня она скорее отдаляет текст от читателя, а не приближает к немπ?.

       В-третьих, иным мог бы быть сам подбор библейских сюжетов. Особенно это касается Нового Завета. Суть Евангелия - не в притчах, а в рассказах о Жертве Христа. Но именно об этом, самом главном событии Нового Завета дети так ничего и не узнают. Кроме того, для детского восприятия ближе была бы сюжетная, запоминающаяся история Страстей, а не притчи (остающиеся особенно непонятным΀? вне контекста самого Евангелия).

       Но, поскольку учебная хрестоматия уже существует, надо постараться, сделать так, чтобы у учителей и родителей знания о Библии не ограничивались воспоминаниями об институтских лекциях по "научному атеизму"; но и не основывались на отрывках из переложений о. Александра Соколова.

       Отрывки из "Детской Библии" вряд ли могут являться предметом художественного изучения: к числу шедевров мировой литературы их не отнесешь. Изучение же с чисто "нравственной" точки зрения, очевидно, должно по меньшей мере, учитывать ту этическую традицию, которая сформировалась в самом христианстве. А этика христианства, как мы увидим дальше, неотделима от его собственно религиозного содержания. Преподавать же пятиклассникам "историю религии" вообще - бессмысленно. Так что самый корректный способ интерпретации вошедших к хрестоматию текстов - это рассказ о том, как именно та культура, что выросла из Библии и понимала Библию, научилась ее читать. А в таком случае, возникает вопрос: какие комментарии к Библии предпочесть.

       Для ответа на этот вопрос переведем разговор на более знакомую для всех тему: чьи комментарии к Достоевскому стоит прежде всего сообщать детям - людей, которые ценят его и единомысленны с ним, или тех, которые его терпеть не могут? Ответ очевиден. Столь же очевиден он должен быть и по отношению к Библии: детям сначала надо дать христианское, а не, скажем, кришнаитское изложен΀?е Библии. Знание того, как христиане читают Библию, что видят в ней, не помешает никому: ни мусульманину, ни иудею. И именно христианское прочтение Библии легло в основу европейской и русской культуры, а не мусульманское или теософское.

       Сегодня модно увлекаться "эзотерикой", всюду искать оккультизм и "астральные тайны". Еще модно считать, что различия между религиями состоят лишь в обрядах: философия, мол, у них одна, только выражается она в разных формах. Это не так. У христианства есть своя философия, свое понимание человека, мира и Бога - понимание и достаточно своеобразное, и достаточно продуманное и логичное.

       Слишком много в масс-медиа сегодня говорят о православных обрядах. Слишком мало - о христианской мысли. А ведь даже над Откровением надо - думать. И, входя в храм, надлежит снимать шляпу, а отнюдь не голову. Опыт размышления над Священным Писанием и предлагается в этой книге. И если удастся детям привить хотя бы начальные навыки религиозной мысли и научить их проникать чуть г΀?убже поверхности текста - значит, уроки по знакомству с Библейскими отрывками смогут принести пользу даже неверующим ученикам.

       В каком объеме стоит раскрывать детям все подробности церковного прочтения Евангелия - вопрос особый. Одно несомненно - учитель сам обязан наиболее полным образом ознакомиться с двухтысячелетней традицией чтения Библии, сформировавшейся в христианской культуре. Обязан же учитель прежде ведения урока по Пушкину ознакомиться с трудами ученых-пушкинистов. Литератор, не з΀?ающий работ Ю. Лотмана и В. Непомнящего, посвященных творчеству Пушкина, профессионально некомпетентен. И если даже относиться к Библии как к чисто литературному тексту, то все равно, немыслимо приступать к ее преподаванию без ознакомления с классическими комментариями (например святителя Иоанна Златоуста).

       В любом случае, у меня есть просьба к учителям: и самим помнить, и детям объяснить, что тексты, включенные в их учебники - это не сама Библия, а вполне вольное ее переложение для детей прошлого века. (Замечу, тех детей, которые, в отличие от современных, росли в верующих семьях и могли заниматься со священниками и в гимназиях, и в воскресных школах.)

       Учителям не предложено никаких методических материалов, которые могли бы помочь им самим разобраться в новом материале. Восполняя эту лакуну, я решил предложить опыт кратких размышлений над библейскими текстами.

       Кроме того, я решил немного рассказать родителям и учителям об их же детях - но о той стороне их жизни, которая не видна в школе и дома. Поэтому в сборнике есть несколько рассказов о детской вере и о детском восприятии православия.

       Наконец, поскольку нет единодушного отношения к православию в самих школьных коллективах, я решил изложить здесь несколько аргументов, которыми учитель, решившийся познакомить детей с основами православия, мог бы объяснить свой выбор перед лицом своих иначе настроенных коллег.

 

*ПАЛОМНИЧЕСТВО К ВЕРЕ

 

      Для меня поворотным мгновением была одна немая встреча в Троице-Сергиевой Лавре. В тот раз - а это было где-то в начале 82-го года - я оказался там еще в качестве студента кафедры атеизма и комсомольского активиста. Надо было сопровождать группу венгерских студентов, приехавших по обмену в наш МГУ.

       Службы я не запомнил, архитектурой и историей интересовался мало. Но когда мы выходили из Троицкого собора, произошло "обыкновенное чудо". Впереди меня выходил какой-то юноша (не из нашей группки). И вот, когда до порога оставалось два шага, он вдруг резко повернулся и встал ко мне лицом. Смотрел-то он не на меня. Он смотрел на иконы в глубине храма, чтобы последний раз перекреститься и взять благословение перед выходом. Но между иконами и им в этот раз оказался я. И я впервые близко увидел глаза верующего человека... Нет, в них не было ничего "таинственного" или "загадочно-экспрессивного" (такое выражение своим глазам почему-то пытаются придавать актеры, играющие в фильмах священников). Это были просто светлые, осмысленные и живущие глаза. А меня пронзила ΀?ысль - этот человек, мой сверстник, почему здесь он у себя дома, а я - в русском монастыре хожу как иностранец? Почему этот парень, которого в школе учили тому же, чему и меня - знает что-то такое, что для меня (несмотря на все мои "религиоведческие штудии") совершенно закрыто? Ведь он знает все то, чему учили меня, и при этом он - здесь! И значит - чтобы стать верующим, надо знать что-то такое, чего не знают атеисты?!

       Потом я вернулся в Москву, в город, где у меня не было никаких верующих знакомых (позже, после моего ухода в семинарию, оказалось, что это не так, и люди верующие открылись даже среди моих преподавателей), но был доступ к книгам русской Атлантиды. И из них я понял, что есть вещи, о которых у человека нет права говорить, пока он сам их не пережил. Вся "научная" критика религии заслуживает столь же мало почтения, сколько попытка написать о выставке никогда не виденных картин, основанная лишь на ее каталоге. "Что у нас здесь - "Догмат о Троице"? - ну, это скучно, непонятно и абсурдно!". Да ведь любой каталог скучен. И богословские догматы отец Сергий Булгаков вполне точно назвал "бухгалтерией религиозного опыта". Бухгалтерия - сама по себе, конечно, мало привлекательна. Но ведь за ней стоит опыт жизни... А человек, не разделяющий веру и пытающийся ее "изучить", по слову того же отца Сергия, подобен евнуху, сторожащему чужой гарем...

       А что может сделать человек, однажды понявший, что он - не первый, кто живет на земле и, что до него люди искали и получали такой духовный опыт, который ему еще не довелось пережить? Он может лишь найти этих людей, встать рядом с ними в храме и сказать про себя: "разрешите и мне попробовать"... Нам ведь не дано самим, по своему вкусу, создать Церковь апостолов. Мы можем лишь присоединиться к Ней. И принять - как дар и наследство - то, что по сути своей нерукотворно: радость Причастия.

       Я не хочу рассказывать о чем-то вполне мистическом. "Мистика" - от греческого "тайна", и в православии не принято о духовном опыте говорить от первого лица. Одно лишь скажу - слова Христа "блаженны невидевшие, но уверовавшие" к нам не относятся. Как мы можем причислять себя к "невидевшим Бога", если мы дерзаем приступать к Причастию? А дорога каждого из нас к этой Чаше с Кровью Хр΀?ста начинается так неожиданно и так по-разному.

       Что касается меня - тот мой приезд в Лавру, который я описал в начале, был уже вторым в моей жизни. В первый раз я был там четырехлетним мальчишкой. От Богослужения и монастыря у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Запомнилось другое - впервые в жизни я заметил нищих. Впервые в жизни мне доверили покупать билеты в московском автобусе и оставили несколько копеек сдачи. Эπ?о были первые деньги в моей жизни. А когда я начал приставать к отцу, чтобы он рассказал об этих людях, что сидят у дороги - он просто предложил мне отдать им мои первые копеечки... Может быть - по их молитвам через многие годы и привел меня Господь к вере, и допустил несколько радостных лет прожить у Лаврских святынь...

*ЗАЧЕМ ЭТО НАДО ДЕТЯМ?

      Долгие годы мы воспитывались и жили в идеологическом цирке. По одним и тем же поводам идеологи нам выдавали противоречащие друг другу тезисы, что все вместе называлось "монолитом марксистско-ленинского учения".

       Так, атеистическая пропаганда постулировала: вред религии заключается в том, что она отчуждает людей от общественно-активной деятельности, уводит их в какие-то миражи и в бездействие. Даже сегодня многие пропагандисты любят писать, что религия мешает человеку активно участвовать в политической борьбе (имея в виду - на стороне их партии). Соответственно, коренной порок Пра΀?ославия таков: Церковь не имеет своей четкой соцdiv style=иально-политической доктрины, она "замкнулась в стенах храмов" и т.п.

       Проходит неделя. Предположим, патриарх выступает с такой оценкой политических событий, которая не устраивает издателя некоей газеты. И вот та же газета, что недавно обвиняла Церковь в изоляционизме, теперь начинает ее отчитывать за клерикализм: "Как смеет Церковь вмешиваться в политику?! Ее дело молиться!". Тоже цирк, хотя уже и не "советский".

       А в педагогических институтах и на учительских семинарах и поныне продолжают крутить логическое сальто-мортале, отрепетированное еще в советское время. Любой курс лекций по "научному атеизму" начинался с заявления: религия - это порождение детства человечества. Это такое неразвитое мифологическое первобытное мышление. Но потом человечество выросло из него, родилась фил΀?софия, научная рациональная мысль, и человечество вышло "на столбовую дорогу прогресса". Итак, исходная позиция: "религия - детское мышление".

       Проходит еще несколько лекций, и научно-атеистический профессор предупреждает: Дорогие товарищи, вы станете учителями, так будьте бдительны, не давайте детям никакого религиозного воспитания. Не надо насиловать детей и навязывать им религиозное мировоззрение".

       Теперь сопоставьте заключительную позицию с исходной. Если религия есть детское мышление, то спрашивается: почему детям не разрешить думать по-детски?

       Налицо явный кувырок через голову.

       Я не ставлю в данном случае вопрос - является ли религиозное восприятие мира "правильным" или "неправильным". Просто мне кажется - даже та мифология, которая называется "научным атеизмом" должна быть вежливой с правилами логики. А логика говорит: если ты заявляешь, что религия - это детская модель мышления человечества, и, кроме того, считаешь, что каждый ребенок проходит в своем индивидуальном развитии весь филогенез, всю историю человеческого рода - значит, ты чисто логически вынужден признать - в жизни ребенка, конкретного ребенка, обязательно должен присутствовать период мифологического восприятия мира. А значит - он сам жаждет услышать о Горнем мире.

       Но цирк есть цирк. Если надо все поставить "с ног на уши" это делается изящно и на полтора счета.

       Однако мало заметить логическую несовместимость этих тезисов. Логика не терпит особого ущерба, если кто-то нарушает ее правила. Закону тяготения не вредит, если некто решил им пренебречь: в конечном итоге своим падением он ломает шею себе, а не ньютоновской механике.А вот детские души могут быть изуродованы, если подойти к ним с искаженным шаблоном.

       Аргументом типа "вырастет - сам разберется" можно разрушить всяческое воспитание детей. Это все равно, что заявить: поскольку в мире есть много языков, то давайте мы с малышом вообще ни на каком языке не будем говорить, а когда ему будет шестнадцать лет, он получит паспорт, и тогда решит, какой язык будет его родным (японский, английский или русский).

       Несомненно, любое воспитание есть некоторое навязывание подростку определенного образа действий и мировосприятия родителями, учителями, старшими друзьями. В этом смысле языковое и религиозное воспитание - совершенно одинаковы. "Вырастет - сам разберется" - это не формула заботы о ребенке, а снятие с себя ноши ответственности за его воспитание. Если у ребенка появился вопрос - разбираться с ним он будет сейчас. И если взрослые ему не предложат ответ - он будет этот ответ творить сам, пользуясь подручными материалами. Другое дело, что качество такого ответа может оказаться угрожающим. Сегодня ведь не брежневские времена тотального молчания о вере. Средства массовой информации постоянно скользят по грани "религиозных тайн". Эта оккультная увлеченность российского телевидения и в детях исподволь воспитывает именно оккультно-магическое восприятие мира. Приходишь на первый урок к первоклассникам, пытаешься им объяснить, что такое душа - а в ответ слышишь: "Я знаю, что это такое! Это "астральное тело" называется!"... И кто гарантирует, что через несколько лет сие юное создание, с пеленок знающее слова "карма" и "астрал", услышав их от очередного "Учителя Истины", не окажется в секте?

       Итак, у детей есть свой интерес к религиозной реальности. Поэтому разговор о религиеведческом или религиозном воспитании детей вообще стоит начать с вопроса - а зачем это надо? Не зачем надо нам с вами, государству, стране, школе и Церкви, но: детям это надо или нет?

       Попробуем взглянуть на разговор о духовном мире глазами ребенка. Или - конкретнее - поставим вопрос: что такое наличие или отсутствие религиозного воспитания для самого ребенка?

       Логика "религиеведения" понуждает признать, что признать, что в жизни ребенка, конкретного ребенка, обязательно должен присутствовать период мифологического восприятия мира. Значит, ребенку нужно религиозное воспитание просто для того, чтобы быть ребенком.

       Ребенок - не агностик, его восприятие духовного мира и живо, и реалистично. Он очень мистично видит мир. Одна из черт того мышления, которое называется мифологическим, заключается в том, что человек - носитель такого рода мышления - не различает между естественным и сверхъестественным порядком вещей. Дело в том, что курсы научного атеизма строятся на начальном свидетельстве, что религия - это вера в сверхъестественное. На самом деле - это атеисту кажется чудо чем-то сверхъестественным. Для человека глубоко верующего чудо просто в порядке вещей. Несложно убедиться, что ребенку присуща эта черта, мифологического восприятия мира. Для ребенка ничего сверхъестественного нет. Для него чудо встроено в распорядок дня.

       В его сознании нет деления мира на "естественную" и "сверхъестественную" сферу. Вообще любое органичное религиозное чувство не воспринимает чудо как нечто разрушающее порядок вещей, но, напротив, ощущает, что "без чуда миру не стоять", что чудо срастворено миру. Нормально - дыхание чудес, ненормальна жизнь лишь по физическим законам... Религиозное сознание очень реалистично, оно не любит "фантазии". Просто в его реальность входит еще и чудо, просто его реальность не ограничивается миром мертвых вещей.

       Так вот, мир ребенка органичен, и чудо в нем имеет постоянную прописку. Взрослого учителя поразило бы, если бы он увидел на улице живого Христа? А малыша - нет. Его такая встреча просто обрадовала бы. И дети от четырёх до шести лет при встрече на улице со священником громогласно оповещают своих родителей и друзей, что "во-он Боженька идет!". Причем делают это детишки как раз из неверующих семей. Церковный малыш, начавший причащаться и встречаться с батюшкой, еще находясь в своей маме, конечно, к этому времени уже умеет относиться к священнику просто с привычной теплотой и доверием. А вот дети, лишь урывками слышащие что-то о духовной сфере, ловят каждый знак из той области, которую они же считают самой главной. И для него встреча с "Боженькой" совершенно ноπ?мальна. Час назад он встретил замечательного котеночка, а теперь вот - Христа. Разве в этом есть что-то слишком странное? А разве вы, взрослые, реже встречаете Его?

       Как-то после службы, когда я стоял в храмовом дворике, ко мне подошел один человек. Он долго смотрел на меня, а потом спросил: "Ты здесь живешь?". Моим пояснениям о том, что я здесь не живу, а служу, он, похоже, не очень поверил. Когда же мы продолжили наш разговор, выяснилось, что за все пять лет своей жизни этот человек ни разу в церкви не был. Раз так - мы зашли в храм. Понятное дело, я ничего рассказать ему о храме не мог. Не говорить же ему "это иконостас", "это алтарь", "это паникадило" и прочие странно-иностранные слова. В конце концов, он больше моего в храме видит... Так вот, походил он минут пять по храму, затем возвращается ко мне и говорит: "А я видел, где тебя убили" - и показывает на Распятие...

       Трёхлетний ребенок долго мучается кашлем. Перед сном он говорит бабушке: "Бабушка! Если ты во сне увидишь ангелов, скажи им, чтобы у меня перестал кашель: я очень устал!".

       Очень похожий случай был в жизни двух людей, и от них обоих порознь мне довелось услышать рассказ об этом происшествии. Участниками его были шестилетний Сережа и его мама. Однажды они оказались в городе, выросшем вокруг атомной электростанции. Когда настала пора уезжать - у Сережи вдруг пошла носом кровь. Проходят часы, а остановить кровотечение не удается. Анализы показыв΀?ют, что содержание лейкоцитов в три раза выше нормы. Мальчика кладут в больницу. Мама сидит у его изголовья в палате и плачет. Эту семью не назовешь традиционно религиозной. Старший сын пришел в Церковь за годы своей учебы в университете, и, постепенно, он подвел к вере своих родных. Лишь младшенький, Сережа, можно сказать, уже воспитан в православной атмосфере. И вот мама плачет над кроваткой малыша, уходящего все дальше и дальше... И тут Сережа открывает глаза, смотрит на маму и довольно сердито говорит: "Мам! ну чего ты все плачешь? Ты бы помолилась, что ли!". Мама начинает молиться, но скоро опять слезы мешают ей обращаться к Богу. Тут Сережа начинает настаивать: "Нет, мам, ты не отвлекайся, ты молись!..." Вскоре кровотечение останавливается, и состав крови к утру ΀?риходит в норму (для полноты картины стоит сказать, что в это путешествие они взяли с собой иконку преп. Сергия Радонежского, которую им подарил в Троице-Сергиевой Лавре старец Кирилл)...

       А вот случай, свидетелем которого я сам был. В июне прошлого года меня пригласили прочитать несколько лекций в Тамбове. Нетрудно представить себе поезд, который идет из Москвы в начале лета. Вагоны полны детишками, которых родители конвоируют к бабушкам в деревню. В моем купе едет типично московская семья. Мама с папой везут к бабушке в деревню двух мальчишек. Старшему девяπ?ь, а младшему около шести. Естественно, они видят, что я священнослужитель, и мама рассказывает, что они тоже "во что-то" верят, что папа строитель, как-то даже трубы к храму прокладывал. Детишки, мол, тоже не без Бога растут. "Младший, Сашенька, даже "Отче наш" знает", - мама хвастается. Тут же малыша поднимает: "Сашенька, ну покажи, как ты знаешь "Отче наш"!". Обычно ребенку очень не хочется декламировать что-либо перед взрослыми людьми: что стихотворение, что молитву. И вот Саша "с пятого на десятое", с огромной неохотой прочитал молитовку (только отстаньте, мол, от меня). Легли спать. Их станция была часов в шесть утра. За час детишек будят. Собирают. Буквально без десяти шесть, не доехав лишь несколько километров до станции, поезд вдруг останавливается. Стоит час, друг΀?й. Потом выяснилось, что в поезде, который шел перед нами, взорвалась цистерна. Детишки нервничают, родители тоже беспокоятся: их машина из колхоза должна встречать. И неожиданно мама нервно говорит: "Ну, Сашенька, ты, что ли помолись!?" Она-то, похоже, даже не всерьез об этом попросила. Но Сашенька все понял правильно. Встает: "Отче наш, иже еси на небесех..." Какие-то фразы опуская, слов΀? путая... И когда он сказал "Аминь" - поезд тронулся. Проехав нужные километры до станции, на которой юному молитвеннику надо было сходить, и встал там уже надолго. Моих молитв Господь не принимал...

       Приведу еще один пример, который никак не объясняется "влиянием среды": Сынишка красного комиссара ничего не знал о Боге - даже бабушка, когда тот спросил про крестик, что это у нее висит на груди, ответила - часы. Но раз, услышав удар колокола, он сказал: "Бабуся! Понеси меня в церковь; я один раз, только раз посмотрю на Боженьку - и больше не буду" (1).

       Так вот, для ребенка это в порядке вещей; для него неестественно быть материалистом.

       Но если естественное стремление ребенка к целостному, мифическому познанию мира не направить в выработанные культурой формы религиозного сознания, он будет обречен на индивидуальное мифотворчество и богостроительство. Табуирование бесед на важнейшие темы приведет к искажениям его внутреннего мира.

       Если среда, в которой живет ребенок, не будет предлагать ему многомерное, мифологическое, сердечное, живое, осмысление мира, то мир этого ребенка будет ущербен, ограничен. В 20-х годах в советской педагогике была попытка запретить преподавание сказок детям, аргументированная таким образом: "мы готовим инженеров человеческих душ, нам нужны рационалисты, а все эти Кощеи и Змеи Горынычи - нам абсолютно не нужны". Однако достаточно быстро выяснилось, что однозначная и плоская рационализация детского мира уродует психический мир ребенка; он теряет многомерность восприятия мира.

       Ребенок же без религиозного воспитания рискует получить не только психические травмы. Тут речь идет не только о душевном и эмоциональном голодании. В начале 80-х годов вышла книга под названием "Преодоление страхов у детей". Жалко, что я не сохранил саму книгу и не помню ее авторов. Речь в ней шла о ночных страхах детей, об их боязни темноты и одиночества. Автор же предложил вполне понятную психоаналитическую методику: они просили детей нарисовать свои страхи. Ребенок своей рукой рисовал причину своего испуга - и боялся уже меньше.

       К книге были приложены эти рисунки. Какие же чудища страшили советских детей в обществе безвозвратно победившего социализма? Инопланетяне? Динозавры? Кощеи Бессмертные?... Большинство нарисовали - бесов. Откуда страх перед чертями в советских ребятах? В те годы бесенок в мультфильмах и на брелках, в детских раскрасках и книжках типа "Сказки о попе и его работнике Балде" - очень милое и смешное существо, с которым советские душеведы предлагали ребенку отождествлять себя. Или его все обижают. Или он такой озорничок, которого даже и пожалеть можно. Ничего злого и плохого в нем нет. И вдруг эти дети (из неверующих семей) рисуют не каких-то инопланетян, монстров и т.д., а именно бесов.

       Бабушкиными рассказами здесь ничего не объяснить: во-первых, верующих бабушек в то время было гораздо меньше боящихся детей, а, во-вторых, даже верующая бабушка уж точно не станет рассказывать внуку о лукавом, не дав прежде средств духовной защиты от него. Тогда возникает вопрос: если такое восприятие у него есть, то не стоит ли дать ребенку опыт общения с этим миром, который накоплен его народом, накоплен человечеством. То есть сублимировать, преобразить его личный, пока еще может быть маленький и довольно двусмысленный духовный опыт, через призму общечеловеческого церковного религиозного опыта.

       Если мы не будем с ним об этом говорить, то он будет вариться в собственном соку, что может привести довольно к печальным последствиям. Прежде всего это связано с тем, что мир духовный сложен, он не одной краской выкрашен, там действительно идет духовная война, как писал Достоевский: "Здесь дьявол с Богом борется, и поле битвы - сердца людей". Мы, взрослые, можем договориться: д΀?вайте до шестнадцати лет детям ничего о вере, о религии не говорить. А сможем ли при этом мы с вами к этому договору об "общественном согласии" заполучить подпись "Князя Тьмы"? Даст ли он нам обещание: "Да, да, до шестнадцати лет я ваших детишек трогать не буду. Я не буду никакие им помыслы навевать, ни злые ни мрачные и т.д."?

       Не нужно думать, что силы зла непременно являются в образе Мефистофеля и говорят: подписывай контракт (хотя мне доводилось встречаться с сатанистами, именно так рассказывавшими о своих отношениях с патроном). Опыт соприкосновения с темной стороной духовного мира известен каждому человеку как опыт прилива ненависти в своем сердце. Происходит некий скандал, размолвка между близкими людьми, и мы говорим друг другу немыслимые гадости. На следующее утро меня спрашивают: "Ну что ты такое вчера Лене наговорил?" И что я могу ответить? - "Да, знаешь, нашло на меня что-то, накатило".

       Этот опыт прилива сверхчеловеческой ненависти к сердцу человека есть у каждого. И у малышей он очень хорошо заметен. Даже в детях, воспитуемых по самым прогрессивно-научным методикам, бывают заметны приступы неописуемой и неспровоцированной ярости. Кто не видел этих припадков буквальной одержимости? Или не наблюдал еще худшего - как ребенок, еще секунду назад казавшийся ΀?нгелом во плоти, вдруг на минуту превращается в Кая с обледеневшим сердцем, не желающего и слышать о чьей-то боли? Вот он еще ангелочек, миленький да хорошенький, - и уже немедленно, без всякого интервала такой приступ одержимости. И в своей яростной одержимости он все вокруг готов сокрушить. Причем интенсивность этой ярости, ее массивность, совершенно не соразмерны поводу, которы΀? ее спровоцировал.

       От таких "приключений" ребенка нужно защищать. От духовной отравы надо защищать духовным же оружием. Таблетки, умные книжки и рисунки тут не помогут. Церковь защищает детей Крещением и Причастием.

       И здесь я уже как церковный человек говорю: детей надо защищать не только рассказами о Евангелии или о сатане, но и таинствами, молитвами, в том числе молитвой родителей, молитвой церкви. Но это уже другая тема.

       В любом случае надо помнить, что не допуская ребенка к беседам о душе и о Боге, о Евангелии и чудесах - родители не оставляют чистым религиозное сознание малыша, они пишут в его душе вполне определенные знаки религиозного содержания - ибо атеизм есть род религии, есть антирелигия.

       Верно, нельзя насиловать человека. Но есть ли основания считать, что дети противятся Христу? С какой стати малышей считать за демонов? Христианский писатель третьего века Тертуллиан сказал: душа человеческая просто по природе своей уже христианка. Это значит, для человека естественно стремиться ко Христу, а не противиться Ему. Это значит, лишь злая воля человека отклоняет его стремление от Источника жизни. И неужели младенцы столь злы, что в их душах нет естественного места для Христа и Евангелия, для молитвы и таинства?

       А если мы говорим о воспитании в школе, то я могу просто засвидетельствовать, что когда я прихожу в класс, и дети узнают, зачем я пришел и о чем пойдет речь, то у них пробуждается неподдельный интерес. Для них это радость. Как зажигаются глаза первоклашек, когда они видят, что в класс к ним зашел человек, который будет говорить с ними о Боге! Не просто любопытство и не просто радость от новизны. Но еще и радость о снятии табу, снятии запрета. Была какая-то тема в жизни, которую взрослые запрещали. Дети сами эту область знают и не понимают - почему же взрослые с ними об этом не говорят. Ребенок никогда не воспринимает разговор с ним на духовную тему как насилие (речь идет о маленьких). Для него - это его мир.

       Детям нужна защита. Детям радостна жизнь в Церкви. Так - "пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне!" (Мф. 19,14).

       Нельзя составить верное представление о детях, не зная, как они воспринимают Православие. Если кому-то захочется от имени детей настаивать, что детям религия скучна, вредна и неинтересна, я посоветую прежде написания академической статьи на эту тему зайти все же на воскресную литургию в храм и посмотреть - кто толпится ближе всех к алтарю? А лучше того на Пасхальной неделе π?ъездить в Троице-Сергиеву Лавру и постоять на Пасхальной утрене в Успенском Соборе. Когда священники "веселыми ногами" (это выражение пасхального канона) "бегают" по храму с каждением, дети, перекрикивая друг друга, и, перекрывая хор, кричат что есть сил в ответ на возгласы монахов: "Воистину Воскресе!!!".

       Верно и обратное: нельзя иметь верное представление о Православии, не зная, как его воспринимают дети. Православие глазами семилетнего мальчишки передано в двух очень светлых книгах: "Лете Господнем" И. Шмелева и в "Дорожном посохе" В. Никифорова-Волгина.

       Именно детей желательно было бы спросить при выборе между православием и протестантизмом: "Какая церковь вам больше по сердцу?". Религии, Основатель которой сказал, что в чем-то очень важном мы должны походить на детей, а иначе не сможем войти в Царство Небесное, не может быть безразлично мнение детей о ней самой. Спросите малышей: как они хотели бы - чтобы места молитвенных собраний походили на чисто выбеленные актовые залы баптистских молельных домов или на загадочные и сложные золото-иконные миры православных соборов? Хотели бы дети, чтобы человек, говорящий с ними о "Боженьке", был одет в костюм с галстуком и гладко выбрит, или им интереснее (при прочих равных условиях) говорить с бородачом, который иногда появляется в необычной черной рясе, а иног΀?а - в еще более необычных сияющих облачениях?

       Многие годы православную семинарию в Нью-Йорке возглавлял замечательный русский богослов отец Александр Шмеман. Ему, конечно, часто приходилось отвечать на вопросы американских протестантов, недоумевающих по поводу сложности православного Богослужения. И однажды он очень просто ответил: "Я могу долго объяснять вам, почему в нашем храме это так, а это - вот так. Я могу часами разъяснять вам смысл каждой детали нашего облачения, смысл каждого литургического жеста и слова. Но я скажу кратко: детям это нравится!" И еще он добавил, что сияние митр и икон, кадила и литургических сосудов - это отблеск многокрасочности рая.

       О детях старшего возраста тоже не стоит судить только на основании статей о "подростковой преступности".

       Каждому возрасту дано по-своему воспринимать Бога. В юности есть свои переживания, в старости - свои. И хотя бы поэтому человек, который в детстве и юности был далек от веры, который лишь на склоне лет перешагивает порог Церкви, уже не сможет пережить того, что даруется молодым.

       Иван Бунин, сумев сохранить память о своих детских переживаниях, так передает духовный настрой мальчика в "Жизни Арсеньева": "стал однажды [старший брат] Николай рисовать мое будущее - ну что ж, - сказал он, подшучивая, - и ты куда-нибудь поступишь, когда подрастешь, будешь служить, женишься, заведешь детей, кое-что скопишь, купишь домик, - и я вдруг почувствовал, так живо почувст΀?овал весь ужас и всю низость подобного будущего, что разрыдался...".

      text-align: justify; text-indent: 21.3pt; line-height: 150%; margin-left: 40pxquot;Дорожном посохе Ну как не вспомнить здесь похожие страницы из "Мальчиков" и "Подростка" Достоевского? Можно ли забыть, что Достоевский описывает порыв, приведший Алешу Карамазова в монастырь, теми же словами, что и святитель Афанасий Александрийский (в рассказе о том, как первый монах - Антоний - появился в Церкви)? И Алеша, и Антоний услышали в храме чтение Евангелия: "Если хочешь быть совершенным, раздай все и иди за Мной". И Алеша сказал себе: "не могу я отдать вместо "всего" два рубля, а вместо "иди за Мной" ходить лишь к обедне".

       Юности дана эта способность - срываться с места и мчаться туда, где блеснула Истина. Позднее человек как-то иначе ищет этой самой главной Встречи: я тут, у себя дома, у семьи буду жить, но на всякий случай оставлю форточку не закрытой - вдруг Кто-то все же вновь постучится в мой мир. И в конце концов Вера становится лишь приложением к быту, переставая быть творческой силой бытия.

       Многое можно сказать об опасностях юношеских увлечений. Но человек, не переболевший ими или так и не направивший эту силу неосознанного юношеского героизма ко Христу, уже практически не имеет возможности познать ту полноту радости, которая даруется лишь при всецелой отдаче его служению Господу.

       Как-то один англиканский иерарх сказал мне: "Знаете, отец Андрей, Англия, наверное никогда не будет христианской страной... Мы, англичане, слишком консервативны для того, чтобы стать христианами. Ведь для этого надо перевернуть все в своей душе". Знал ли этот протестантский богослов, слова аввы Алония - "если бы не перевернул я всего вверх дном, не возмог бы построить здание дуπ?и своей?" Скорее всего, - нет... Но за его словами ясно различие двух консерватизмов - есть консерватизм греха: когда человек в свой устоявшийся быт не хочет впускать бытие далее порога. И есть консерватизм святости: когда в церковном предании хранится и в каждом поколении каждому сердцу повторяется: чтобы войти к Богу, надо перевернуть все в душе своей. А столь ругаемый миром "консеπ?ватизм" Православия не есть ли на деле не что иное, как сохранившаяся сквозь тысячелетия юношеская дерзость апостола Иоанна? Ригоризм православия, его несогласие останавливаться в духовной жизни на "полумерах", его призыв к неотмирному житию - не есть ли это дыхание юной веры, сохраненное дерзновение веры первохристиан? И не оказывается ли тогда, что Православие - "самая консерваπ?ивная" конфессия христианского мира - самая молодая?

       Недавно один философ сказал, что его собственные шестнадцати и семнадцатилетние сыновья кажутся ему ужасно старыми, когда они ведут бесконечные разговоры о мотоциклах и пластинках, а он сам заново познал радость молодости, придя из ЦК компартии к вере. И пояснил: "ведь молодость человека измеряется его способностью оставить все позади и начать все сначала. И подлинный грех - это отказ стать большим, чем ты есть".

       И как странно, неподлинно звучат поэтому разговоры о "церковном возрождении", "восстановлении", "возврате", "обретении" и т.п. Со стороны может быть действительно наша жизнь в чем-то возвращается к прежнему. Но человек, сам переживший духовное обращение, знает - он никуда не возвращался. Он совершил прорыв туда, где его еще не было. Он стал таким, каким он еще не бывал. Он приобре΀? - опыт новизны. Если при этом он увидел то, что видели христиане прошлых поколений и веков - в этом нет ничего удивительного - "Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же" (Евр. 13, 8).

       Юношеское диссидентство работает сегодня на нас. Господствующим мировоззрением и стилем жизни в школе и институтах все еще является материализм, и священник вполне может восприниматься как "бунтарь", как проповедник и исполнитель иной жизни, иной системы ценностей.

       А мы плохо пользуемся этим. Мы слишком напуганы тревогами "взрослого" мира и за этими тревогами не видим детей. В Москве вышло уже несколько сборничков под названием "Антихрист в Москве". Но с ними ведь в школьный класс не пойдешь. Туда надо идти с вестью о том, что "Христос в Москве" - ибо "Христос посреди нас!".

       Представим, что я пришел в школу и в течение трех недель беседовал с детьми. В результате, один слушатель захотел креститься. Пошли. Крестили. На следующий день, когда я приду в класс, для меня возможно два варианта поведения. В первом случае я скажу: "Жидо-масоны вы проклятые! Я уже три недели говорю вам о православии, а только один из вас вырвался из-под влияния гнусного рока ΀? порнографии!", а во втором случае: "Посмотрите, какая у этого Ваньки физиономия счастливая. Это - потому, что он вчера крестился. Кстати, эта радость может быть и вашей". Я предпочитаю второй путь. Издатели "Антихриста в Москве" - первый. "Мы - герои Брестской крепости, - говорят они. - Нас со всех сторон окружили враждебные силы, с окон газами травят, под нами подкоп ведут, сверху бомбы бросают... В общем, быть православным - это здорово, айда все до нашего каземата!".

      И, надо сказать, что даже в такой проповеди был бы больший динамизм и больше правды, чем в той, какая ведется сейчас со страниц православных изданий и в телесюжетах. Все же воинская символика - это тот язык, что близок сердцу мальчишки. На этом языке он сможет понять, что речь идет о чем-то живом и ждущем от него выбора и участия. Но и такая проповедь редко слышна. По большей част΀? язык нашей проповеди еще анемичнее. "Храните веру предков" и "имейте сокрушение сердечное" - в этих призывах так мало может узнать себя молодой человек.

       Православие - это воинская этика. Церковь - не только больница для раненых и уставших, но и воинский орден, самое вступление в который столь похоже на воинскую присягу. Крещение пронизано воинской символикой и начинается оно с вызова и объявления войны диаволу.

       Слово "война" пугает старика и радует мальчишку. И если мы хотим, чтобы Россия не перестала быть православной, чтобы молодые люди находили дорогу к храму, не следует ли нам от "миротворческих" проповедей перейти к духовно более реалистическим, и ясно и громко сказать: "Мы - христиане - ведем войну (не с людьми, конечно, а с помыслами и духами зла) и под наши знамена созываем тех, ΀?то понимает, чем слово работа отличается от слова служение. Мы не обещаем победу. Мы сами устали за две тысячи лет боев. Мы предупреждаем, что будут раны, пленения и поражения. Ну так что ж за беда - сегодняшний долг и сегодняшнее веление сердца не допускают торговаться и взвешивать шансы "на успех". Идя вперед - рискуем телом, оставаясь на месте - душой."

       Нас оклеветали. О нашей Церкви сказали, что она "удовлетворяет религиозные потребности верующих". Это неправда: призвание Церкви - пробуждать эти потребности, пробуждать жажду Бога. И после причастия молится священник: "сподоби нас истее Тебе причащатися в невечернем дни Царствия Твоего!"

       Митрополит Сурожский Антоний рассказывал, - его путь к вере начался со скучнейшей лекции одного очень известного православного богослова. Возмущение преподанным изложением христианства было столь велико, что он решил сравнить эти рассказы с самим Евангелием. И Евангелие перевернуло его душу, совсем было прибитую к земле проповедью священника. Сейчас, уже на старости лет, митрополит Антоний полностью согласен с тем, что говорил ему тогда пожилой священник. Хотя по сути все было правдой в той проповеди - в ней не было ничего, что могло бы зажечь душу пятнадцатилетнего мальчишки...

       А все эти разговоры политиков и публицистов о "возвращении к истокам", не слишком ли вразрез они идут с опытом родившейся веры. И не мешают ли эти разговоры родиться вере в душах, по закону юности рвущихся вперед, а не назад?!

       Еще печальней - когда молодая душа, оказывается в приходе одна среди множества пожилых людей и перенимает свойственный им способ церковной жизни, их суждения о том, что значит "быть христианином" (я говорю не о духовном учительстве у старцев, а о гораздо более распространенной учебе "у бабушек").

       Я помню девушку, которая подошла к одной усердной прихожанке и спросила почти евангельскими словами: "Что мне делать, чтобы придти к Богу?" А в ответ услышала: "Ты, доченька, пойди вон туда, купи три свечки, крестик, цепочку и оформись на крестины"... Слишком часто человек приходит к храму, стремясь найти Бога, а ему рассказывают, как надо ставить свечку...

       Все же дай Бог, чтобы мы подлинно научились отвечать на подобные вопросы.

       По сути детское и юношеское восприятие Евангелия очень близко древнерусскому. Для Руси Изначальной характерно было эстетически-литургическое восприятие религиозной жизни, отличающееся от более философского характера веры греков. Первая русская летопись говорит, что сам выбор Православия на Руси был основан на эстетически-литургическом восхищении красотой Службы в храме святой Софии в Константинополе. Примечательно, что само слово, которым переводится греческое "ортодоксия" на славянский язык, не "правомыслие" или "правоверие", но "право-славие". Славо-словие есть высшая ступень молитвы, полнота ее, когда человек уже не просит чего-то у Бога, но, видя Его своей душой, чисто и бескорыстно славит Его "от избытка сердца".

       Этот дар Право-славия, дар славо-словия есть у юного сердца. Разве не право-славно детское восприятие Литургии? Как и сердца послов князя Владимира, детское сердце видит в Литургии то, что видели в ней на высотах духа святые отцы: небо на земле.

       ..."Приидите, поклонимся, приидите поклонимся,... Благослови душе моя, Господа, - слышу я, меж тем, как священник, тихо ходя по церкви, безмолвно наполняет ее клубами кадильного благоухания, поклоняясь иконам, и у меня застилает глаза слезами, ибо я уже твердо знаю теперь, что прекраснее и выше всего этого нет и не может быть ничего на земле, что если бы даже и правду говорил Глебочка, утверждающий со слов некоторых плохо бритых учеников старших классов, что Бога нет, все равно нет ничего в мире лучше того, что я чувствую сейчас, слушая эти возгласы и песнопения и глядя на красные огоньки перед тускло-золотой стеной иконостаса..." Так вспоминает Бунин, и уже из эмиграции и из старости оглядываясь, признается: "Нет, никогда не плакал я в готическом соборе так, к΀?к в церковке Воздвижения в эти темные и тихие вечера".

       Грехи, хоть и ранят, но еще не тяжелят юношескую душу. И покаянная молитва здесь так легко и естественно возвращается к славословию. Житейские же заботы еще не заставляют молиться о себе. И вот та молитва - молитва право-славная - к которой так тяжело идти в поздние годы, которая как высший дар дается зрелым подвижникам - эта молитва как-то естественно струится из детской и юн΀?шеской груди. Недаром же преп. Макарий Египетский говорит, что прежде чем человек ступит на путь подвига, Господь дает ему некий "залог будущих благ", чтобы он знал, зачем и за что он борется, не по словам, а по сердечному извещению знал, зачем Господь и Церковь побуждают его вновь и вновь вставать и идти вперед.

       "Однажды после причащения пришли ко мне 2 юноши, лет уже 16-17. Чистые, красивые. Постучались. Впустил. - Что вы пришли, - спрашиваю. - Та-ак!. - Сели. Молчим. Они сидят тихие. - Ну, как себя чувствуете? - спрашиваю. - Хорошо-о! - отвечает один. - Другой добавил: "Будто на Пасху". Еще помолчали. И мне было радостно сидеть с ними. Потом один говорит задумчиво: И подумать только: за что Бог дал этπ? радость!.. Только за то, что мы исповедались... Посидели и ушли, а у меня осталось впечатление, будто у меня были настоящие ангелы". Это - из воспоминаний митрополита Вениамина (Федченкова).

       Если эта радость поздно настигла нас - пусть она раньше встретится хотя бы нашим детям. А у нас с вами есть другая радость, хотя и не изначальная, но не менее подлинная. Это - "Радость, ведомая тем, кто спасся от смерти, к кому вернулась любовь и тем, чьи беззакония покрыты" (2)

*ЕСЛИ БЫ ДИРЕКТОРОМ БЫЛ Я

      Я попробую представить себя в роли если не министра образования, то, скажем, директора городского департамента (или хотя бы директора школы).

       Заступая на этот пост, я задумываюсь - какой должна быть моя образовательная политика. Налогоплательщики мне платят деньги за то, чтобы их дети росли их детьми и внуками (а не копиями заграничных дяденек). Система образования существует для того, чтобы история моей страны продолжалась в будущем, исходя из ее собственных традиций. Я (как предполагаемый директор департамента) сам совершенно равнодушен к религиозным проблемам. Но я вижу, что без знания основы религии многое останется непонятым в человеческой культуре и много остается пустоты в детских душах. Я не собираюсь вводить Закон Божий и не собираюсь государственные школы превращать в церковные. Но, вероятно, каким-то образом сотрудничать с религиями я должен.

       Итак, я принял решение о сотрудничестве. Но с кем? В России действует сотни религиозных организаций. Какую мне выбрать в партнеры? Их религиозные разногласия меня не интересуют. Но вот неравенство культурного багажа конфессий совершенно очевидно.

      В действительности лишь две конфессии создали великие культурные традиции и глубоко народные и в то же время мировые; вошедшие и в быт народов, и в величайшие произведения искусства. Это - католичество и православие.

       Завязать сотрудничество с религиями Востока? - Но при чем они здесь? Россия - европейская страна, и ее будущее связано с интеграцией в Европу. А сказки насчет "евразийства" оставьте для журналистов. Если захотите меня переубедить - приведите мне хоть одну идею, вдохновлявшую русскую культуру, которая пришла бы к нам не из Средиземноморской культуры (а Средиземноморье - это несомненный Запад Евразии). Средиземноморская культура дала миру ислам (да, в России его надо знать и изучать, но это особый разговор) и христианство. Ее историю, а не судьбы конфуцианства в первую очередь должен знать российский школьник, если он не хочет заблудиться в отечественной культуре.

       Протестантизм? Да, немецкие лютеране с уважением относятся к культуре, связанной с русским христианством (то есть с православием). Так они и не посылают своих миссионеров в Россию. А протестантские проповедники, тысячами приезжающие к нам из Америки, по отношению к русской христианской традиции занимают однозначно нигилистическую позицию.

       Чем русское христианство обогатило мировую культуру? - Иконой, монастырским пением, русскими храмами, феноменом оптинских старцев, Достоевским... А что из этого готовы оценить протестанты? Для них важна лишь Библия, существовавшая за тысячу лет до России... И если протестанты хотят сузить горизонт христианской жизни лишь до библейских книг - значит, вся позднейшая тысячелетняя культура России (как, впрочем, и почти вся культура Европы) выносится ими за скобки... Икона для них идол. Монастырь, святые, старцы - это все языческие рецидивы, заслоняющие единственность и уникальность Иисуса. Достоевский, как и все русские люди после князя Владимира, вообще христианином считаться не может, потому что не был крещен (крещение в детстве у протестантов не считается)...

       Богословские споры православных и протестантов меня как директора светской школы не волнуют. Но с точки зрения культурной насыщенности программ - зачем же мне отдавать детей людям, которые научат их хаять родную культуру? "Мы, русские, - пишет современный проповедник баптизма П. И. Рогозин в своей столь же невежественной, сколь и агрессивной книге, - принявшие христианство π?пустя девять веков после его основания, унаследовали его от Греции уже тогда, когда христианство было сильно засорено, испытало на себе влияние различных государственных систем и пропиталось Византийским язычеством. Приняв христианство не из первоисточника, а как бы из вторых рук, мы приобщились ко всем его "готовым" вековым наслоениям и заблуждениям" (1)

       Директор школы должен все же представлять себе, что открывая дверь в класс перед протестантом, он доверяет детей человеку, который гарантированно научит их не любить православие, историю и культуру Россию. А вот научит ли он их любви к людям и ко Христу - гарантировать никто не может.

       Во всяком случае я сомневаюсь в успешности методики, предлагаемой баптистским "Методическим вестником для учителей воскресных школ": "Когда дети играют с кубиками, воодушевляйте их и скажите так: "Молодец, Петя! Ты хороший помощник. Библия говорит, что у Христа были хорошие помощники". Когда дети помогают друг другу, поощряйте их. Откройте Библию и скажите: "Петя и Андрюша ск΀?адывают кубики вместе. Библия говорит, что мы работаем вместе" (2).

       Для более старшего возраста в сокровищнице баптистской педагогики припасена такая поэзия:

      Мы, проснувшись утром ранним,

       На колени наши встанем,

       Перед школой на дорогу

       Вознесем молитву к Богу.

       Чтобы Он нас вдохновлял

       И во всем благословлял,

       Чтобы лучше нам учиться

       Будем мы Ему молиться.

       Люди все тогда повсюду

       Удивляться будут чуду.

       Станем мы примерными,

       Добрыми и верными.

       В школе нас попросят дети

       Рассказать им о секрете.

       Мы расскажем всем вокруг,

       Что Иисус наш лучший Друг! (3)"

      Такой вот "спиричуэлс". Надо ли портить подобной "поэзией" эстетический вкус детей?

       И сколько бы ветвей в христианстве ни выделяли богословы, с точки зрения культуры их собственно две: православие и католичество. С которой из них сотрудничать? При всем моем уважении к Микеланджело и Данте приходится констатировать: в обычном российском городе, для моих школ я не найду достаточно образованных и корректных представителей католической Церкви. Значит - надо попробовать сотрудничать с православными...

       Закон не обязывает меня сотрудничать со всеми сразу. Нередко сектантские проповедники просто шантажируют директоров школ: "вы обязаны нам дать возможность для проповеди". Ничего подобного - ни один директор школы ни одной из конфессий ничем не обязан. Закон лишь разрешает сотрудничать и указывает некоторые пределы такого сотрудничества.

       Итак, основываясь на позволении закона, я (как все тот же гипотетический руководитель образовательного учреждения) выбираю себе партнера. Я хотел бы, чтобы дети знали все языки. Но, увы, время обучения да и силы детей ограничены. Поэтому в каждой конкретной школе преподается лишь один иностранный язык. Я хотел бы, чтобы дети одинаково хорошо и глубоко знали историю всех народов, что невозможно, поскольку история России в школах преподается полнее, чем история Англии (это не означает, что история России чем-то глубже или назидательнее - просто школа-то русская...). Я хотел бы, чтобы дети знали всю мировую классику. Но в реальности русскоязычную литературу школьники изучают несравненно подробнее, чем не менее великую литературу Германии.

       Я хотел бы, чтобы дети знали все религии мира. Но в тоже время я понимаю, что если они не узнают о мифах племени мумбу-юмбу - это останется всего лишь частичным пробелом в их образовании, и не помешает им стать обладателями культурного наследия своей страны, т.е. России. А вот если они не будут ничего знать о православии - слишком уж досадно будет, что и это поколение с видом иноπ?транцев будет ходить по древним монастырям...

       Итак, я буду сотрудничать с православием.

       Первые опыты контакта с церковными людьми показали мне, как руководителю Департамента, что не каждый из них Златоуст. И даже самые умные и образованные из них зачастую не владеют, к сожалению, чисто педагогической школьной методикой. Священник, прекрасно говорящий проповеди, может растеряться в классе. Богослов, покоряющий глубиной и логикой своей мысли семинаристов, не может перестроиться для общения со светски воспитанными детьми. То есть просто так взять из церковной среды некий готовый культурно-методический материал и перенести его в школу - невозможно. Мир культуры до сих пор у нас поделен на две части: носители церковной традиции знают многое из того, что светским людям не ведомо. Зато светские специалисты владеющие добротной методикой преподавания, понимают, как лучше донести то или иное знание, чувство до учителей, а затем и до детей.

       Что ж - давайте создадим совместный методический центр. Люди Церкви принесут свои познания в области истории Церкви, богословия, Библии, даже просто русской культуры (многое в которой они видят глубже, чем светские педагоги), а учителя дадут свой методический опыт. Бог даст, через несколько лет будут созданы новые учебные программы, методички, учебники, хрестоматии.

       Пока же, в школах вводится курс истории религии. Школы вводят его сами, на свой страх и риск. А риск действительно большой - так как подготовленных специалистов вообще нет. В лучшем случае это оказывается пересказом когда-то слышанного курса "научного атеизма". В худшем - слегка замаскированным пересказом доктрины секты, недавно полюбившейся учительнице. Значит, первое необходимое условие - лицензирование преподавателей. Поскольку бывшим преподавателям научного атеизма вряд ли можно вновь доверять оценку историко-религиозных знаний, лучше создать комиссию из представителей конфессий, традиционных для данного края, которые оценили бы корректность представлений соискательницы о каждой из этих конфессий. Где она получила историко-религиозное или богословское образование? Или она лишь стряхнула пыль со своих институтских записей лекций по научному атеизму? Или просто начала репродуцировать догматику недавно приглянувшейся ей секты?

       Оценке должны подлежать не только имеющиеся в наличие знания, предполагаемой учительницы "истории религии", но и сама программа, по которой она будет работать с детьми. Слишком часто сегодня под видом "истории религии" (или "народоведения") преподносится обычный оккультизм.

       В качестве примера могу привести курс лекций "Из истории религиозных верований", предложенный в московский образовательный центр "Планетариум" преподавателями Ф. С. Капица и Т. М. Колядич. Их проспект заявляет, что школам будут предложены "десять лекций, отражающих основные этапы развития религиозных верований человеческого общества". Однако именно историко-эволюционный ΀?одход и не проглядывается в плане лекций. Восьмая лекция посвящена "мировым религиям" (буддизм, христианство, ислам). А вслед за этими наиболее развитыми формами религии идут "Ведовство, магия и оккультизм" (девятая лекция) и уж нечто совсем непонятное - "Современные формы религии".

       Судя по тому, что авторы ставят магию и оккультизм выше буддизма и христианства, под "современными формами религии" они подразумевает какие-нибудь формы оккультной теософии (Блаватская, Штейнер, Рерих, возможно и другие секты типа "федоровцев" или "порфирьевцев"). Авторы называют свой подход "внебогословским". Однако это вряд ли комплимент. "Внебогословский подход" к изучению религии столь же оригинален, как немузыкальный подход к исследованию музыки. Очевидно, авторы собираются говорить об истории религий даже не с позиций атеистического религиеведения. Их позиция несомненно тенденциозна. Из 10 лекций 9 посвящены различным формам магии и язычества, и лишь одна - мировым религиям. Примечательно, что слово "православие" отсутствует как таковое в прогπ?амме лекций по истории религии, предлагаемой для детей такой страны как Россия, вся культура которой связана не с шаманизмом, а именно с православием.

       В ряде этнографических курсов под видом знакомства с христианскими преданиями опять же предлагают элементарный магизм. О Прощеном Воскресении говорится как "заклинании весны", а о Крещении как о времени гаданий. Православная церковь всегда негативно относилась к совмещению языческой практики с евангельской верой у своих прихожан. Сегодня же это болезненное "двоеверие" π?лишком часто подается именно как норма русской религиозной жизни. И в прежние времена бабушка рассказывала внуку о народных приметах, тогда как в храме он все же слышал и само Евангелие. Сегодняшние дети Евангелия уже не слышат, а потому и совсем уж не смогут отличить, где истинное христианство, а где - подделка под него. Чтобы свобода религиозного выбора детей была сохранена - надо называть все вещи своими именами. Христианство надо называть христианством, язычество - язычеством.

       И как директор, я постараюсь оградить детей от суррогатов - то есть от таких представлений о религиях, которые подменяют действительное изучение ее истории подспудной интеграцией детей в лоно какой-либо оккультной секты. В частности - я постараюсь не допустить, чтобы в моей школе (или школах) преподавали доктрины Муна или Штейнера.

       Но если все же в мою школу придет человек, и предложит квалифицированно и интересно рассказать о Православии?

       Во-первых, я от него потребую рекомендации от органов церковного управления. Случаев, когда под видом православных приходили шарлатаны, уже более чем достаточно. (В переходах московского метро стоят десятки ряженых, выдающих себя за монахов, якобы посланных на сбор пожертвований для своих монастырей.) Значит, у потенциального преподавателя я ожидаю увидеть два документа: диплом о его богословских знаниях и рекомендацию от епископа или отдела религиозного образования епархии.

       После этого, нового преподавателя надо представить педагогическому коллективу школы и записать официальное решение педсовета о введении такого-то предмета в таких-то классах на таких-то началах. Далее необходимо на родительском собрании известить о нашем желании родителей.

       Пока суть да дело, мой завуч (бывший секретарь парткома, а ныне активистка "ДемРоссии") начинает мне объяснять, что школа у нас многонациональная, что конфессий в России сотни, а потому я не имею никакого права разрешить детям общаться с православным проповедником. Кстати, когда на прошлой неделе к нам прорывались протестанты, она почему-то молчала насчет "многонациональности"...

       Что мне ответить? Придется терпеливо разъяснять, что демократия действительно предполагает уважение к правам меньшинств, но она не требует, чтобы меньшинство подчиняло своим интересам большинство. Наличие в классе одного или двух татарских ребятишек не должно лишать двадцать русских детей права на знание своей духовной традиции.

       Навязывать изучение веры не надо. Разумно если школа на родительском собрании предложит родителям определить, в какой традиции они хотели бы воспитывать своего ребенка. Затем от родителей были бы собраны соответствующие заявления - и на их основании составлены национальные или вероучительные группы. Многонациональность российских школ создает лишь кажущуюся сложность. Да, если в школе лишь два процента учащихся желают изучать некую религию - школа вряд ли сможет и должна им помочь. Но если тридцать процентов или восемьдесят хотят видеть в школе православного священника - демократично ли запретить эти встречи? Разумно было бы установить некую процентную планку (как на парламентских выборах: партия, набравшая менее, скажем пять процентов голосов, теряет свое представительство в парламенте). Если есть, десять процентов желающих изучать ту или иную религию - школа должна помочь в формировании соответствующей группы.

       Итак, педсовет прошел, родительское собрание прошло, собралась группа ребят, желающая помимо основной программы изучать еще и основы православия. Занятия начались, и через месяц стало ясно, что слово "факультатив" понимается нами слишком по разному. Ученики (и завуч) думают, что "факультатив" - это когда на каждое занятие ходят или нет по желанию. Но эта форма работы пришла из университета, где под словом "факультатив" подразумевается нечто совсем иное. Факультатив - это спецкурс, который студент выбирает по своему выбору. Он может выбрать курс того или иного профессора. Но, выбрав определенный курс, он должен ходить на занятия и сдавать зачет. Факультатив - это не разгильдяйство: сегодня пошел, а завтра нет. Факультатив - это выбор определенной сферы ра΀?оты. Записавшись именно на этот курс, студент должен в сессию сдать по нему зачет.

       Значит, если мы ввели факультативные занятия в школе, мы предложили старшеклассникам выбор области их дополнительной работы. Дети есть дети. Не каждый урок будет им интересен. И вряд ли в достаточном количестве можно найти преподавателей, у которых каждый урок был бы захватывающим. Более того - вероятно нет ни одного преподавателя, у которого каждый урок был бы равно увлек΀?телен. И в истории религии, и в православном богословии есть, скажем так, не-увлекательные сюжеты. Но если их опустить - не будет понятен дальнейший материал, да и знания ученика останутся ущербными. Значит, факультативные занятия в школе тоже должны иметь собственную организационную форму и определенную дисциплину.

       По окончании семестра (или четверти) школьник, которому стало неинтересно, должен иметь возможность перейти на другой факультатив (может быть, чисто светский) - но это должен быть именно переход с одной работы на другую, а не уход от учебы. Предложить же в течение семестра школьникам выбор между уроком (факультативом) и ничегонеделанием - значит спровоцировать их на вполне определенный выбор. Или же придется превратить эти уроки в развлекалочки-посиделочки (что нередко и делают представители сект, которым важно не столько дать ребятам знания, сколько просто привлечь их к себе).

       Мне (уже не как "директору", а как священнослужителю) обязательность уроков скорее мешает. Мне вполне достаточно трех-четырех действительно заинтересованных лиц. Но мне (как гипотетическому директору) важно, чтобы уроки имели образовательное действие. Практика же показывает, что при сотрудничестве школы и священника получается довольно неожиданный для школы эффект. "У наπ? дети совсем распоясались, так Вы им расскажите что-нибудь, чтобы они меньше шалили", - так обычно звучит формулировка приглашения священника в школу. Но дело в том, что "шальные" дети на необязательный урок не останутся или сбегут с него после двух-трех раз (независимо от талантливости преподавателя). В классе останутся только наиболее толковые ребята, способные думать и переживать. И в результате получается, что те, о ком более всего беспокоились учителя, от уроков Закона Божия не получат ничего. Как преподаватель - я рад и тем немногим, что остаются в классе. Я вдвойне рад тому, что при мне - лучшие. Мне с ними и легче, и интереснее. Но руководство школы должно понимать, что приглашая ко мне учеников на основании полной добровольности, она отдает мне своих именно лучших учеников, а отнюдь не "социально опасных".

       И тогда, лучше всего было бы после второго занятия объявить ребятам: "Теперь вы знаете, о чем и как будет идти речь. Вот листок - кто желает, пусть запишется на этот факультативный курс. Он продлится столько-то времени, в аттестат мы его занесем под таким-то названием. Когда в конце года будем составлять вам характеристику, учтем вашу работу на этом факультативе при обсуждении того пункта характеристики, в котором говорится о ваших способностях к самостоятельной работе. Для тех, кто сейчас запишется, занятия будут обязательными до ближайших каникул".

       Это - в случае, если придет православный проповедник. А если все же появится кто-то очень обаятельный, состоятельный, неправославный, но по настоятельной просьбе из департамента образования?

       Что ж, формальные процедуры тем более необходимы: и подтверждение его полномочий от той конфессии, которую он представляет, и предоставление им педсовету учебного плана своего курса. Особо важно объявить и педагогам и родителям, и детям, от лица какой именно конфессии будет говорить проповедник. Он-то себя предпочитает называть просто "христианином". Но нужно более ясное доктринальное представление: кто ты - баптист, мормон, пятидесятник адвентист, иеговист? Чтобы не получилось такой ситуации: родители убеждены, что дети получают знания о православии и от православного христианина, тогда как на самом деле, на уроках им потихонечку прививается ненависть к православию (язычники де, идолопоклонники).

       В Женеве я видел уличные плакаты, приглашающие на встречу с оккультистами, и внизу была обязательная приписка: "Женевский университет не имеет никакого отношения к этому мероприятию". Нечто вроде нашего: "Минздрав предупреждает: курение опасно для Вашего здоровья". Так вот и при представлении неправославных проповедников российской публике было бы очень полезно (и вполне законно) предупреждать об их чуждости православию: "Мы, дорогие родители, пригласили в школу г-на Пака, так имейте в виду, что он протестант, то есть совсем даже не православный. Так что если вы согласны, чтобы ваши дети стали членами корейской протестантской церкви, а не русской православной - пожалуйста. Администрация школы не против его работы - он нам обещал дать деньги на ремонт актового зала".

       Что ж, если по законам рыночной экономики, российская школа не может жить, не приторговывая душами своих детей - то делать это надо по крайней мере открыто.

       И еще при этом желательно соблюдать законы, сколь бы несовершенными они не были в сегодняшней России. А эти законы не разрешают в школе проводить культовые мероприятия. То есть школа может сотрудничать с религиозными организациями - но исключительно на предмет общеобразовательных интересов. Богословские лекции в школе могут проходить. Богослужения - нет. К сожалению, мно΀?ие директора считают, что богослужение - это только когда в рясе, с иконами и с кадилом. А если молитва поется в пиджаке и под гитару - так это вовсе и не культовое действо. Как православный, я вообще-то согласен, что таинств и истинного Богослужения у сект нет. Но с точки зрения закона - это все равно молитвенное собрание. И потому директора школ, разрешающие протестантам - пусть даже в выходные дни, пусть даже в отсутствие школьников - устраивать молитвенные собрания в школе, все же нарушают закон.

       В заключение осталось определить самое важное: что же такое религия вообще. Так часто приходят люди, которые говорят, что они несут в себе никакую не религию, а просто "новую культуру", "древние знания" ("новейшие знания") или "основы мировоззрения новой эпохи". Показывают рекомендации от организаций, называющихся очень солидно - от "Международной Академии информатизации" или от "Академии биоэнергетических наук" а потом оказывается, что они занимаются элементарной магией.

       Обычно в светском религиеведении религия выявляется сочетанием трех характеристик: наличием религиозного учения, религиозной практики (культа) и религиозной организации. Недостаток такого рода определения, в том, что он определяет то же самое через то же самое: Религия - там, где есть религиозное...

       А что же есть "религиозное"? Религия это человеческая деятельность. И какая человеческая деятельность может быть охарактеризована как религиозная, зависит от той цели, которую ставит человек перед своей деятельностью. У культурной работы - свои цели, у просветительской или научной - свои. У религии есть две вполне специфические цели, которые не разделяются ни одной другой π?ферой человеческой деятельности: это 1) преодоление смерти; и 2) общение с надчеловеческим духовным миром.

       Смерть и способы ее преодоления, равно как и представления о надчеловеческом духовном мире могут быть совершенно различными в разных религиях. Поиск Нирваны или Царства Божия, лучшей реинкарнации или растворения в Брахмане, воскрешение на полях Иалу или обретение вечной жизни на Земле - это разные представления о посмертной судьбе человека. Но там, где предлагаются некие средства, с помощью которых в ходе земной человеческой жизни можно оказать влияние на свою посмертную участь - там есть религия.

       Так же весьма различны во всех религиях представления о Личном Боге и о безликом Абсолюте, о Дао и о мире духов, о мире предков или о "Космической Иерархии". Но там, где ставится задача контакта с этим нечеловеческим духовным миром, там также есть религия. Выдающийся русский философ С. Н. Трубецкой дает такое определение религии в словаре Брокгауза и Эфрона: "Религия может быть определена как организованное поклонение высшим силам... Религия не только представляет собою веру в существование высших сил, но устанавливает особые отношения к этим силам: она есть, следовательно, известная деятельность воли, направленная к этим силам" (4).

       Теперь понятно, как действовать, если учительница принесет и положит на мой директорский стол книжку с вполне невинным названием "Учитель и общество", изданную в 1995 г. Центральным окружным управлением Московского департамента образования. В статье составителя этого сборника методиста А. И. Леонтьевой можно прочитать: "Что такое духовность? Главный аспект - чувствование человеком иной, духовной реальности... бесчисленные острова материи погружены в континуум духа. И вырастают из того континуума. И черпают из него информацию, превращая ее в энергию - основу своего существования" (С.26). Целью же "уроков духовности" оказывается "проникновение сакральных эманаций извне" (С.28), для чего "Необходимо регулярно вводить ребенка в потоки космической праны" (С.32).

       Понятно - перед нами призыв к религиозной работе, а значит книга есть не что иное, как религиозная проповедь. По терминологии несложно догадаться, что религия, проповедуемая методистом на деньги Департамента Образования Москвы, не является христианской (в сборнике больше всего ссылок на Рерихов). Что ж - выше уже шла речь о том, как следует решать вопрос о введении уроков ре΀?игиозного образования в школе... Программа-рекомендация-педсовет-родительское собрание... И честное извещение на всех этапах: на этом уроке мы преподаем именно религию и именно в такой ее разновидности.

       Понятно также будет, и как реагировать на изданную в 1994 году книгу В. М. Голубчик и Н. М. Тверской "Человек и смерть. Поиски смысла (Этические аспекты явления). Книга для учителя". На 124 странице там есть замечательное задание: "Вопрос учащимся: Как вы думаете, что сильнее может повлиять на поведение человека, страх наказания свыше ("средство" христианской церкви) или осознание д΀?йствия Закона Кармы ("средство" восточных религиозных учений и теософии)? Ответьте, пожалуйста, каждый за себя (как вариант ответ может стать темой письменной работы). Проанализируйте, с точки зрения теории перевоплощения и кармы церковное "отпущение грехов" священником. В чем отличие? С чем вы согласны? Если нет, то почему? Сравните свою позицию с позицией Елены Рерих, писавшей в 1935 г., что "вырождавшаяся церковь на протяжении веков внедряла в сознание своей паствы животное чувство безответственности. С детских лет человек знает, что он может совершить самые большие злодеяния, но если духовник отпустит ему на исповеди грехи его, то он освобождается от бремени их и может начинать снова, до следующего покаяния и столь же успешного освобождения от бремени". Со΀?ласны вы с этим высказыванием? Обоснуйте свой ответ с этической точки зрения".

       Также вполне ясная религиозная проповедь. Ясно, что также отнюдь не христианская. Ясно, что с точки зрения истории религии дети при столь предвзятом подходе авторов учебника не получат сколь-нибудь аутентичных знаний о христианстве.

       В общем, если бы директором был я, то не стал бы в сотый раз экспериментировать с какой-то новой сектой, несущей "новое мировоззрение" и "новые методики", а постарался бы наладить реальное сотрудничество с теми конфессиями, которые внесли наибольший вклад в культуру России, храмы которых украшают соседние, а не заморские улицы, и последователи которых чаще всего посылают своих детей в мою школу. В нашу общую школу.

*КАК ИСПОЛЬЗОВАТЬ ЗАКОН О СВОБОДЕ СОВЕСТИ

 ДЛЯ ЗАЩИТЫ ПРАВОСЛАВИЯ В ШКОЛЕ?

      Говорят, после крушения коммунизма в России образовался идеологический вакуум. Не могу согласиться. Новая, посткоммунистическая идеология была готова еще до формальной отмены идеологии коммунистической, и вот уже десять лет она вполне активно проповедуется в стране. И не только проповедуется - новая идеология уже вошла в сознание и подсознание большинства населения (по крайней мере, - той его части, что читает газеты и питается телевидением). Это либералистическая идеология "прав человека".

       Как и любая идеология, она сильна не своими аргументами, а своей навязчивостью. Ее сила - в непрерывном повторении одних и тех же тезисов, которые в результате бесконечного воспроизведения становятся банальностями, а потому и воспринимаются как нечто самоочевидное, уже не требующее никаких проверок и доказательств. Идеология вообще нужна для того, чтобы не позволить чело΀?еку думать. Идеология служит не для того, чтобы приглашать к диалогу, а для того, чтобы проверять на правомыслие: ну-ка, произнеси дежурный идеологический тезис, продемонстрируй, что ты не противоречишь "генеральной линии". И лишь после этого возможен разговор и дискуссия, - но уже рамках общепринятой идеологической парадигмы. Тот же, кто откажется воспроизводить идеологическое з΀?клинание, перестает восприниматься как собеседник. Идеологическии отщепенец заведомо не может сказать ничего дельного и верного, и потому его лучше изолировать от общества, детей, прессы...

       Один из идеологических догматов посткоммунистической России - это догмат о том, что Православия в школе быть не должно. "У нас школа многонациональная!" "По закону школа у нас светская!" Повторением этих идеологических заклинаний во многих школах и регионах (более всего - в Москве и Санкт-Петербурге) гасятся попытки ознакомления русских детей с верой и жизнью Русской Правос΀?авной Церкви. Вполне обычная для идеологических конструкций странность: вроде бы суть либерализма в провозглашении прав человека, в снятии ограничений и рамок. Либерализм пришел в СССР с лозунгом: "Запрещено запрещать!" Но, едва придя к власти, этот же либерализм ощетинился забором запретов: "Запрещено критиковать либерализм! Запрещено воспитывать детей в традиционно-русской системе ценностей! Запрещено защищать все то, что строится на православной системе ценностей!" Вроде демократия - это "когда все можно". Хорошо, а преподавать в школе Православие можно? Нет, нельзя. "Сексуальное просвещение" - можно. Оккультизм и каббалистику -можно. Православие - нельзя. Татарские, армянские, еврейские, немецкие, турецкие школы открывать - можно. Русские? Нельзя!!!

       Зная, как часто возникают трудности у школ и педагогов, решившихся привнести в свою жизнь хотя бы малую толику Православия, попробую дать несколько советов о том, как с помощью федерального "Закона о свободе совести и религиозных объединениях" (1) защищать свои права и права детей от насилия со стороны плюралистической идеологии.

       Прежде всего, очень важна формулировка преамбулы Закона, декларирующая, что Закон принимается, "признавая особую роль Православия в истории России, в становлении и развитии ее духовности и культуры". Следующей формулой преамбула говорит о том, что "христианство... составляет неотъемлемую часть исторического наследия народов России".

       До принятия этого Закона "груз доказательств" при соприкосновении церковных проповедников и школы лежал на проповедниках. Если, скажем, я попадал в регион или в школу, где руководитель образовательной структуры или учреждения возражал против присутствия священника и Православия в школе, то именно мне приходилось искать аргументы в пользу того, что такое сотрудничество: ΀?) допустимо законом; б) полезно детям; в) полезно российскому обществу (2).

       Но директор, выслушав меня, все равно мог сказать: "А я понимаю ситуацию иначе и считаю, что Православию нет места в государственной школе!" И на этом разговор кончался, - даже если директором не было предъявлено никаких аргументов, кроме стальной ("идеологически выверенной") интонации в голосе.

       Сегодня же в такой ситуации я буду говорить иначе. Я скажу: "Законодатель определил, что Православие является неотъемлемой частью истории и культуры России. Почему же Вы считаете себя вправе давать детям ущербное образование? Ведь образование без серьезного знания того, что названо "неотъемлемой частью", есть образование неполное, урезанное. Я готов выслушать Ваши аргументы".

       Теперь не я доказываю директорам школ и департаментов, что Православие уместно в школе. После появления в Законе столь ясной формулировки некоторым чиновникам придется пересматривать стереотипы советской эпохи. И мой собеседник должен будет искать аргументы в поддержку своей позиции.

       Первый из них нам уже знаком: наша школа многонациональная и появление в ней только Православия вызовет напряжение в классах.

       Признать этот аргумент серьезным я не могу. Во-первых, потому, что за вышеприведенную формулировку в преамбуле Закона проголосовал Совет Федерации. И проголосовал единогласно. Понимаете, орган, в котором представлены все нации, составляющие Российскую Федерацию, единогласно одобрил текст, в котором признается "особая роль Православия в истории России". Ни один из сенатор΀?в не встал и не сказал: "Такая формула нарушает права моего народа, унижает наши национальные традиции". Так если те политики, которым народы доверили представительство в Совете Федерации, приняли такую формулировку, -то зачем же директору школы брать на себя груз "геополитических размышлений" и становиться большим католиком, чем папа римский?

       Во-вторых, присутствие православного учителя в школе никак не исключает и посещения этой же школы мусульманским проповедником или иудейским.

       В-третьих, Церковь не настаивает на обязательности уроков по Православию. Мы всегда подчеркиваем факультативность, добровольность тех курсов, которые желаем вести.

       В-четвертых, что это за странное понимание демократии, при котором присутствие в классе одного еврейского или мусульманского ребенка используется как довод в пользу того, чтобы лишить двадцать русских детей права знания своей истории и своей духовной традиции? (3)

       В поисках следующего аргумента светски настроенный директор попробует истолковать формулу преамбулы Закона таким образом, чтобы не прилагать ее к себе. Пусть, мол, государственные политики выражают свое уважение к Православию, но это уважение пусть высказывается в иных формах и в иных местах, но не в государственной школе.

       Здесь уже стоит раскрыть сам текст Закона. Статья (1) (8), п. (3) гласит: "Государство оказывает содействие и поддержку благотворительной деятельности религиозных организаций, а также реализации ими общественно-значимых культурно-просветительских программ и мероприятий". Очевидно, что деятельность тех религий, которые особо упомянуты в преамбуле Закона, а тем более Правосла΀?ия, с точки зрения законодателя имеет "общественное значение". Можно ли представить себе культурно-просветительскую программу, более значимую, чем та, которая предполагает воспитание детей в ощущении неразрывной связи их судеб и всей тысячелетней истории страны? Самая важная культурно-просветительская программа, создаваемая Церковью, - не программа празднования какого-либо юбилея. Это программа воспитания детей, причем не в узких кружках воскресных школ, а с привлечением потенциала государственных школ (4).

       Итак, ознакомление детей с историей, жизнью и верой Православной Церкви есть несомненно "общественно-значимая культурно-просветительская программа". А значит, она входит в число тех, которым Закон предписывает оказывать государственную поддержку. И директор школы (департамента) именно как "государев человек" также обязан оказывать поддержку этой программе.

       Другое дело, что эта поддержка не должна переходить известных рамок. О них говорит п. 4 ст. 5 Закона: "По просьбе родителей или лиц, их заменяющих, с согласия детей, обучающихся в государственных и муниципальных образовательных учреждениях, администрация указанных учреждений по согласованию с соответствующим органом местного самоуправления предоставляет религиозной орга΀?изации возможность обучать детей религии вне рамок образовательной программы". Это означает, что исключительно родителям принадлежит инициатива введения тех или иных религиозных курсов в школе. Конечно, учителя и директор (или священник) могут подать такую идею родительскому собранию. Но в любом случае первый документ, с которого должно начаться соприкосновение школы и религии, - это протокол родительского собрания.

       Также весьма важно упоминание в этой статье термина "религиозная организация". Дело в том, что согласно этому Закону не всякая религиозная группа имеет статус религиозной организации, - но только та, которая зарегистрирована в качестве таковой. Право же на регистрацию в качестве религиозной организации имеют только те религиозные движения, которые не менее 15 лет действуюπ? в России.

       Стоит также обратить внимание на то, что "наименование религиозной организации должно содержать сведения о ее вероисповедании. Религиозная организация обязана указывать свое наименование при осуществлении деятельности" (ст. 8, п. 8) (5). Это означает, что решение родительского собрания не может гласить: "Мы за введение уроков христианского воспитания в школе". В этом решении должно быть указано полное наименование той религиозной организации, которую родители приглашают для работы с детьми, что означает и указание конфессии, с которой будет сотрудничать школа. То есть в решении собрания должно быть ясно сказано, например: "Для занятий с детьми пригласить проповедников из церкви евангельских христиан-баптистов".

       Итак, родители могут настаивать на введении уроков Закона Божия. Школа должна оказать содействие этой предлагаемой ими "общественно-значимой культурnbsp;но-просветительской программе". В частности, это содействие может состоять в оказании методической помощи при составлении программы того варианта курса по Закону Божию, что будет преподаваться в этой школе, и в согласова΀?ии этой программы с "соответствующим органом местного самоуправления".

       Итак, с одной стороны, школа может оказать содействие Церкви и ее служителям. С другой стороны, школьный педагог вполне вправе в ходе своих уроков делать православные акценты. Я вообще убежден, что специальные уроки Закона Божия не нужны. Если преподавать русскую историю, русскую литературу, а также краеведение корректно, то возникнет более чем достаточно поводов поговорить о Православии, его истории и о православном понимании человека.

       Закон разрешает говорить в школе о Православии. Единственное, что теперь всерьез может помешать детям узнать правду о Православии, - это сами православные. Православие вновь будет изгнано из школ, если православные будут вести себя агрессивно. Если православный педагог в обычной школе будет вести себя как цензор, если он присвоит себе право идеологически цензуровать курсы других педагогов, - то быть беде. Увы, и с этим уже нередко приходится встречаться. Педагоги, обратившиеся в Православие, требуют отмены уроков по изучению теории эволюции ("атеизм!"), изучению творчества Льва Толстого ("еретик!"), Пушкина ("растлитель!")... Бывают случаи, когда детей даже отлучают от народных сказок ("там лешие и нечисть!").

       Правила поведения православного педагога в школе должны быть такими же, что и в семье. Если в неверующей семье один из ее членов уверовал - у него есть лишь один способ привести к вере остальных. Если он будет их чуждаться и противопоставлять себя, "чистого" и "посвященного", остальным, "грешникам" ("не приду я на вашу пьянку - празднуйте ваш семейный юбилей без меня: у меня пост!"), - он останется один. Если он будет при каждом удобном и неудобном случае "проповедовать" - он тоже останется один. Если близкие заметят, что твоя вера создает для них проблемы, - они вряд ли приблизятся к вере. Но если они заметят, что твоя вера помогает разрешению семейных проблем, если они увидят, что из храма ты возвращаешься светлее, чем пошел туда, если они увидят, что твой мир ст΀?л богаче и глубже, чем мир "читателей газет -глотателей пустот" (М. Цветаева)...

       В общем, если православный педагог будет помнить о "факультативности" своей веры, то есть всегда будет помнить о том, что самое главное в его жизни, мягко говоря, неочевидно для всех остальных - как детей, так и коллег, -то будет меньше поводов для взаимных недоумении между Церковью и школой. Тогда мы сможем говорить друг с другом уже не на языке статей Закона, а на языке более π?важительном и человечном. И вместо "Вы обязаны" будем говорить: "Давайте попробуем..."

*Культура как жемчужина

      Чтобы при сотрудничестве школы и Церкви не было неожиданностей, надо знать - а как в принципе Православие относится к культуре. Может, лишь на первых порах богословы заверяют педагогов, что православие и культура находятся в творческом единстве, а затем оказывается, что дети все более и более погружаются в мир церковной жизни и теряют всякий интерес к миру культуры, к тому м΀?ру, с которым и должна, прежде всего, познакомить детей светская школа?

       В глазах христианина культура похожа на жемчужину. Речь идет не о красоте, а о схожести происхождения. Жемчужина возникает из грязи, из песчинки, попавшей внутрь ракушки. Моллюск, защищаясь от чужеродного предмета, попавшего к нему в тело, обволакивает его слоями перламутра, то есть, строит еще одну раковину, но на этот раз уже внутри, а не вокруг себя. То, что постороннему ка΀?ется украшением, на самом деле является признаком нарушения естественного хода органической жизни, болезнью.

       Культура похожа на жемчужину. Она возникла как следствие болезни человечества. Культурой мы обволакиваем грязь, попавшую в наши души. Слоями культурного перламутра мы заслоняемся от пустоты, вторгшейся в нашу жизнь.

       Культура - это следствие грехопадения. Ведь культура создает вторичный мир, вторичную реальность. Это искусственный мир символов, с помощью которых человек очеловечивает тот мир, в который он вверг себя грехом. Святой Ириней Лионский говорил, что смерть - это раскол. Писание же и опыт совести говорят, что смерть есть следствие греха и возмездие за грех. Грех разбивает единсπ?во людей с Богом, с миром, с ближними и с самим собой.

       Тертуллиан сказал, что утраченное людьми в грехопадении можно выразить словами familiriatis Dei - близость Бога. В восприятии Адама Бог становится чем-то чужим, далеким и даже враждебным. Тот, чей голос первый человек воспринимал своим сердцем, теперь представляется кем-то сугубо внешним, ходящим далеко вдали. То, что критикам Библии представляется грубым антропоморфизмом, недосπ?ойным принижением Божества к уровню грубых человеческих представлений, на деле есть рассказ о том, как человек впервые почувствовал свое неподобие с Богом.

       Бог стал чужим для человека. И теперь для тех, кто лишен глубокого и личного опыта "мистического богопознания" потребуется создавать "богословие". Тем, кому не достает знания Бога, нужно теперь усваивать знание о Боге. Речь о Боге рождается как замена речи к Богу. Если бы мы могли непосредственно созерцать Бога - нам не нужны были бы богословские факультеты.

       Так называемое "школьное" богословие, богословие, говорящее о Боге "в третьем лице" есть вполне феномен культуры. Не видя Лика Божия непосредственно, человек создает Его образы (богословские, иконографические, миссионерские). Это и есть собственно культурное творчество - создание системы образов для частичного постижения первичной реальности.

       Святитель Феофан Затворник так говорил об этой "культурной" изнанке богословия: "Научность есть холодило. Не исключается из сего даже и богословская наука, хотя тут предмет, холодя образом толкования предмета, самым предметом может иной раз и невзначай падать на сердце" (1).

       Итак, даже религиозная культура есть нечто болезненное. Фотографии, портреты, образы нужны лишь тогда, когда рядом нет любимого лица. В Небесном Иерусалиме, как возвещает Апокалипсис, храма не будет. Не будет там, очевидно, и икон, и книг по богословию. Там все можно будет познать "лицом к лицу", а не в культурном гадании "как сквозь тусклое стекло".

       Тот текст апостола Павла, который переводится на русский язык как "тусклое стекло", в греческом оригинале буквально упоминает "зеркало". Однако, металлические зеркала, бывшие в употреблении в те времена, давали весьма искаженные отражения. В связи с этим, по смыслу русский перевод точнее церковно-славянского ("яко в зерцале"). Для нашей же темы заметим, что "сквозь тусклое стекло" человек все-таки и видит сам предмет своих поисков (хоть и с размытыми очертаниями), а в зеркале он видит не сам предмет, но его образ. Мир религиозной культуры как раз и расставляет систему более или менее мутных зеркал, в которых мы улавливаем тени и отражения того мира, к реальному, а не к образному соединению с которым стремится сердце.

       Но грехопадение породило еще одну пустоту, еще один разрыв - и этот разрыв также люди пытаются скрепить пленочкой культуры. Этот раскол произошел в самом человеке - раскол душевного чувства и ума (ибо вряд ли можно назвать продуманным действием попытку Адама спрятаться от Бога под кустом). Человек становится до некоторой степени чуждым самому себе. Отныне одной из важнейших задач культуры будет - "самопознание". И точно также как знание о Боге, владение богословской диалектикой и эрудированность в тонкостях патристики не могут заменить собою таинство реального соединения с Богом - так же и самая виртуозная культура самопознания не может глубинно исцелить человека, воссоздать в нем "целомудренность" (2).

       О том, какое различие пролегает между миром окультуренной саморефлексии и действительной целостностью человека, говорит Сам Спаситель: "И когда творите милостыню, то пусть левая рука ваша не знает, что делает правая". Если совестное чувство "навыком обучено различению добра и зла" - то моралистическая литература кажется просто не совсем нужной. Если добро естественно стру΀?тся из души - то совсем не обязательно замирать на каждом шагу и мучить головной мозг "категорическим императивом" Канта: "А что будет, если максима моей воли станет всеобщим законом мироздания?".

       Еще одна болезненная и культуротворная песчинка втиснулась в межчеловеческие отношения. Первое из последствий грехопадения, описываемых в Библии - это взаимоотчужденность людей. "И увидели они, что наги, и устыдились". Стыд рождается от ощущения чужого взгляда, осознаваемого именно как чужой. Не стыдятся родных. Как говорил преп. Исаак Сирин - "Любовь не знает стыда" (3).

       Культура наводит мосты между разошедшимися душами. Правила этикета и общественные законы, слова и книги учат нас, "обломков Адама" (по слову блаженного Августина) мирному и взаимопонимающему сосуществованию. Если бы мы могли понимать друг друга от сердца к сердцу - нам не нужна была бы культура. Каждое общение людей стремится перерасти за слова. По настоящему близки люди, к΀?торые могут вместе молчать, передавая свои ощущения и мысли от сердца к сердцу, минуя уста, минуя культуру. То, что нам так трудно понять друга есть следствие греха, и из этой трудности рождается культура как сложное искусство речи (художественной, музыкальной, философской и т.п.), обращенной к другим.

       Кроме того, если подобно Адаму, мы могли бы непосредственно постигать суть вещей - нам не нужна была бы сложная механика науки. Человек творит вторичный мир, мир образов именно потому, что его умное зрение ослабело, и он уже не видит Богосозданные "словеса тварей". Вне своего просвещения Логосом душа, по слову преп. Максима Исповедника, "медленно продвигается по пути рассудочного познания" (4). То, что по ту строну греха и культуры мог делать Адам, напротив, предполагает "непосредственное созерцание логосов и причин сущих" (5). Сходное познание и ныне доступно человеку - тем, "Кому Господь дозволил взгляд В то сокровенное горнило, Где первообразы кипят" (6).

       В опыте умной молитвы подвижнику открывается "ведение словес твари". Это состояние так описывается в "Откровенных рассказах странника духовному своему отцу": "Молитва Иисусова веселила меня в пути, и люди все стали для меня добрее... И когда я начинал молиться, все окружающее меня представлялось мне в восхитительном виде: древа, травы, птицы, земля, воздух, свет - все как будто говорило мне, что существует для человека, все свидетельствовало Божию неизреченную любовь к человеку... И я понял, что такое "ведение словес твари" и как "всякая тварь воспевает Бога".

       Недостаток "логосного" ("словесного") зрения мы восполняем нашими словами. Компенсаторность всей нашей (даже богословской) культуры хорошо видна из рассказа замечательного церковного писателя С. И. Фуделя. "В зырянскую ссылку 1923 года с первыми пароходами было доставлено сразу очень много епископов. С одним из них добровольно поехал его келейник-монах и еще один "вольный", юноша лет 20-ти, сразу обративший на себя наше внимание. Он нес подвиг молчания: ни с кем ни о чем никогда не говорил, а когда это было нужно, объяснялся знаками. Он был духовный сын этого епископа, и незадолго перед этим окончил среднюю школу. Я помню его хорошие и тоже с какой-то веселостью, как у отца Алексия Мечева, - глаза. Один раз он у меня ночевал. Я все ждал, что вот вечером он встанет на долгую молитву, даже, может быть, "стуча веригами", как в "Детстве и Отрочестве", а он вместо этого знаком спросил меня о чем-то, улыбнулся, перекрестился, и лег. И на следующий день он меня удивил. Он сидел на сундуке около двери и, зная, что он там будет сидеть, я заранее положил туда стопку книг: "Подвижников благочестия XVII и XIX веков". "Вот, - думал я по глупости, - он обрадуется". А он ΀?ткрыл книгу, начал было читать, но тут же закрыл и больше не прикасался. Мы говорим, пишем, читаем о подвиге, а подвижники молчат и его совершают" (7).

       Каждый человек знает, что бытие полнее наших слов о нем. Культура создает слова о бытии, затем она эти слова затирает до штампов и ищет новые слова и образы, чтобы вернуть значение прежним, или, чтобы с помощью слов сказать по сути о том же. И все лишь для того, чтобы в конце концов уподобить человека святому, описанному Рильке: "святой стоял, обронив обломки слов, разбившихся о созерцанье".

       Культура отражает бытие (внешнего или внутреннего мира человека) и тем самым удваивает его. Но это значит, что бытие само по себе внекультурно, а задачей очень многих культурных инициатив поэтому становится поиск выхода за рамки культуры, прорыв к самому "лону бытия". Самое важное вообще совершается вне мира культуры. Есть культурные символы, сопровождающие создание семьи. Но рождение ребенка слишком серьезно и поэтому превосходит рамки любой культуры. Смерть заставляет культуры думать, говорить и молчать о своем таинстве, но сама остается вне культуры. Культура предоставляет материю для церковных "обрядов", но Присутствие, которое "обряжается" церковными символами, являет несокровенность того Духа, который не от культуры исходит, и не в искусств΀? почивает.

       Если человек забудет, что культура - не более, чем очки, и начнет слишком пристально всматриваться в сами линзы, забыв, на что они направлены, он впадет в состояние, названное у отца Георгия Флоровского "ересь эстетизма". Об этом же горькие слова Николая Бердяева: "человек потерял доступ к Бытию и с горя начал познавать познание".

       Человек может потеряться в зеркальном лабиринте культурных образов. Он может написать эссе на тему "Евангельские образы в творчестве русских символистов" - и при этом забыть, что кроме "образов Христа" есть Сам Христос и к Нему можно обратиться прямо и "на Ты". Тогда человек причитается к сообществу тех, кого апостол Павел назвал "всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины" (2 Тим. 3,7). Апостол еще предупредил, что таких вечных студентов будет особенно много к концу времен...

       Итак, любая религия (за исключением, быть может, религий Китая) довольно негативно относится к культуре. Культура, созданная человеком - вторичный мир и его создание - свидетельствует о конфликте с миром исходным, созданным Творцом. Культура творится человеком, а религия ставит человека перед лицом того, что находится по ту сторону культуры, за пределами человеческой реаль΀?ости.

       И все же - перед любой религией встает проблема вторичного оправдания культуры. Да, первичный импульс - отрицание рукотворной культуры. Но затем приходит понимание того, что не хлебом единым жив человек, даже если это хлеб небесный. Люди даже о мире сверхчеловеческом узнают от людей. Религия социальным путем входит в социальную жизнь. Религия самого небесного происхождениπ? нуждается в земных механизмах своей передачи.

       В христианстве проблема оправдания культуры носит еще и специфическую окраску - оправдание живописи перед лицом ветхозаветных запретов.

       В христианской традиции достаточно часто и ясно говорилось о том, что в эсхатологической перспективе, "под знаком Вечности" культурное творчество недостаточно сотериологично. Достаточно вспомнить Розанова: сладость мира (в том числе культурного) прогоркла перед Иисусом Сладчайшим. Но эта же эсхатологическая перспектива научает и ценить мир культуры. Да - в огне Пришеств΀?я мир культуры сгорит. Да, когда мы узрим Истину лицом к лицу, зеркала культуры будут уже не нужны. Последнее время призовет к чему-то большему, чем "культурный прогресс". Но: если время обычно, если не настали еще те 1260 дней, определенные для бегства в пустыню (Откр. 12,6) христианин имеет право учиться в университете и преподавать в нем, избирать в парламент и быть избранным, писать кн΀?ги и читать их, покупать и продавать, есть, пить, жениться и выходить замуж, рожать детей и воспитывать их...

       Когда явится Сын Человеческий - знамение Пришествия, начертанное на небесах, будет видно всем. Но пока этого не произошло - "исследуйте Писания". Св. Иоанн Златоуст начинает свое изъяснение Евангелия от Матфея с неожиданного заявления - "по настоящему, нам не следовало бы иметь и нужды в помощи Писания, а надлежало бы вести жизнь столь чистую, чтобы вместо книг служила нашим душам благодать Духа, и, чтобы, как те исписаны чернилами, так и наши сердца были исписаны духом. Но так как мы отвергли такую благодать, то воспользуемся уж хотя бы вторым путем" (8).

       Сказанное Златоустом о Евангелии можно отнести и ко всем текстам, созданным в лоне христианства. Живя в Боге - можно жить без них. Но, живя вдали от Бога, - надо всматриваться в те отражения, что горний мир оставил на земле.

       В Эдеме культуры не было, и в Небесном Иерусалиме ее не будет. Но мы не находимся ни там, ни там. А значит - мы должны уметь жить в культуре, пользоваться культурой и создавать культуру.

       Утверждение о том, что культура есть следствие греха никак не означает, что культура есть грех. В библейском мировосприятии наше тело в том состоянии, как оно есть (тяжелое, болезненное, смертное) - это следствие грехопадения, что не мешает рассматривать тело как храм Духа, живущего в нем (1 Кор. 6,19). То, что после грехопадения наша мысль идет кропотливым и тяжелым путем аналит΀?ческого постижения вместо интуитивного созерцания логоса - есть следствие греха, но никто из Отцов Церкви не говорит, что логика и рассудок есть грех. Богословие и "духовная литература" рождаются вдали от Бога - но сами по себе они никак не нечто греховное.

       Мир вторичных образов, мир культуры не только порожден грехопадением; он дан для того, чтобы утешать падшего человека, чтобы до некоторой степени исцелить его. Лекарство не нужно здоровому. Если человек закупает медикаменты и потребляет их - значит, он болен. Обилие лекарств дома - несомненный признак болезни хозяина. Но не лекарства - причина болезни, и не через сожжение их лежит путь к выздоровлению. Да, культура рождена болезнью человечества. Это очки, которые не нужны здоровым глазам. Но сорвать с близорукого очки и растоптать их под тем предлогом, что здоровый человек не нуждается в очках - было бы медвежьей услугой. Если человек идет на костылях - он очевидно не здоров. Но сломать их - немилосердно. Культура и есть те костыли, в которых нуждается наша душа, их можно отбросить только по выздоровлении.

       Поэтому, пока мы не вполне вошли в Царство Отца - костыли нам нужны. Поэтому Церковь, возвещая цель человеческого странствия, бесконечно возвышающуюся над миром культурных достижений и ценностей, все же никогда не становилась луддистским движением. Через мегафоны культуры мы лучше слышим друг друга. Через ее трансформаторы мы яснее познаем мир; и репродукторы культуры же порой впервые доносят до человека весть о действительном Творце. Эта техника порой страшно "фонит". Но лишь очень немногие могут лучше слышать вообще без нее.

       Когда я учился в Богословском Институте в Румынии, я был удивлен тем, что семинаристы зачитывались художественной литературой. Московского семинариста редко увидишь с романом в руке. Здесь чаще читают святоотеческие, богословские или философские книги (или уж если нашла охота "разговеться" - какую-нибудь книжку-однодневку). Но мои однокурсники по Московской духовной семи΀?арии практически не читали художественную классику. Напротив, в Бухаресте я не видел семинаристов с философскими книгами; мне почти не встречались студенты, читающие Святых Отцов, и очень редко - с богословскими трудами. Но классическая художественная литература лежала под подушкой почти у каждого.

       Постепенно я понял в чем дело. Святых Отцов не читали просто потому, что в те годы их творения в Румынии почти не издавались, а в докоммунистичский период на румынский язык успели перевести совсем немногое из патристического наследия. Философских книг не читали потому, что из стран православной традиции лишь в России возник феномен светской христианской философии; в румынской культуре людей, похожих на Соловьева или Трубецкого не было (позднее меня познакомили с работами румынского мыслителя Александра Нойки, но он был полузапрещен, и даже в Церкви был известен еще очень мало, да и его мыслительный уровень несопоставим даже с бердяевским).

       И будущие пастыри изучали внутренний мир человека по художественным книгам. Не для развлечения они перелистывали "собрания сочинений", а для самопознания.

       Несомненно, что классическая литература может способствовать возрастанию, по крайней мере, в одной христианской добродетели - добродетели сочувствия. Тютчев называл сочувствие благодатным даром. Но никакое действие благодати не может действовать в человеке без его собственного усилия. Школу сострадания юноша с собственной среднеблагополучной судьбой может первично пπ?ойти по книгам - Достоевского и Диккенса, Цветаевой и Кьеркегора. Сострадать книжному герою легче, чем живому человеку. Ведь в отличие от последнего он не ждет от меня никакой конкретной помощи; его боль можно понять, не пожертвовав ничем своим. Но именно потому, что это легче, можно предположить, что юноша, не научившийся откликаться на чужую боль, предельно обнаженную в книге (хорошей книге) или в фильме (хорошем фильме) может так и не научиться чувствовать боль живых людей - даже когда станет священником.

       Отец Александр Ельчанинов в своем "Дневнике" записал, что "чем духовнее пастырь, тем меньше значит его образование". Из этой мысли следует и обратное: чем менее духовен священник, тем более необходимо ему образование. Не можешь говорить "от избытка сердца" - что ж, говори не от себя, а от избытка учености; вспомни, как в человеческой и церковной истории другие люди обретали отв΀?ты на вопросы, вновь поставленные сейчас перед тобой.

       ...Конечно, все сказанное выше вполне применимо лишь к христианской культуре. Христианская культура - не обязательно та, которая прямо говорит или рассуждает о Христе. Г. Федотов однажды назвал "Капитанскую дочку" позднего Пушкина самым христианским произведением русской литературы, хотя религиозные мотивы в этой повести почти незаметны. Но человек, как он показан в этой к΀?иге, может быть увиден только через христианскую традицию покаяния и всматривания в сердечную глубину. У христианина воспитывается не только свой взгляд на Бога, но и на человека, и на мир людей, на мир Божий. И всегда можно понять: глазом христианина увидена та человеческая реальность, что воплощена в данном тексте или каким-то иным взором.

       И здесь мы подходим уже к иной теме, выходящий за рамки данной статьи: границы церковной жизни и христианской культуры не совпадают. Человек может жить в Церкви и быть даже священнослужителем, но смотреть на людей не евангельским, а потребительским взглядом язычника. Опыт России ХХ века показал, что люди, живущие вне сознательной христианской веры и даже в формальном противостоянии ей, могут продолжать творить по сути именно христианскую культуру (советский кинематограф 60-80 годов в своих лучших лентах дает тому пример). Человеческая душа не сразу облачается во Христа. Но, оказывается, и не сразу разоблачается от одежд, тканых Евангелием. Поэтому и не может еще быть однозначного ответа на вопрос: привело ли 70-летнее атеистическое удушье лишь к глубокому обмороку христианской культуры России, или к необратимому параличу, или даже к смерти...

       Наша культура - следствие грехопадения. Евангельские события - тоже следствие грехопадения (не надо было бы страдать Богу на Голгофе, если бы человек не впал в смерть). И все лучшее, что есть в русской и в европейской культуре - родом из Евангелия. Опыт греха и покаяния, опыт духовного оскудения и возрождения записан и на страницах аскетической литературы, и художественных книг, и исторических хроник. Однажды Александр Блок, читая аскетическую энциклопедию православия - "Добротолюбие" - написал на полях: "Знаю, все знаю!". Возможно и обратное узнавание: узнавание себя, болей и радостей своей души в мире светской христианской культуры.

       Значит - христианский педагог не будет "эстетствовать", не будет уверять детей, что искусство существует ради искусства, и, что спасение человечества придет через культуру и правильный подбор колорита. Но он - если у него у самого есть нормальное духовное и богословское воспитание (9) - не будет вымазывать грязью и горчицей двухтысячелетнюю историю христианского человечест΀?а и его культуры. "Все испытывайте, хорошего держитесь" (1 Фес. 5,21).

*"ПРОСТРАНСТВО КУЛЬТУРЫ"

      Это модная тема нынешних педагогических конференций: "Ребенок в пространстве культуры". Еще более модно говорить о том, что школа должна воспитывать детей, адаптированных к жизни в современном мире, в современной культуре, что она должна воспитывать граждан открытого мира, людей, способных к "диалогу культур".

       Идеологическая машина работает мощно. Люди не успели прочистить слух от марксистской шумихи, как их уши уже забиваются другими идеологическими шумами - сквозь которые все так же трудно пробиться к пониманию самих себя. Идеологическая ложь - это мозаика, построенная из обрывков правд. Да разве не должна школа выпускать детей, овладевших компьютерной грамотностью? Разве не должна она прививать знание иностранных языков? Разве не должна она учить открытости и терпимости? Конечно должна! И с этими ее долженствованиями нельзя спорить. Спорить можно и нужно, если список этих школьных "долгов" исчерпывается перечисленными задачами. Малая правда, заслоняющая правду большую, ведет ко лжи.

       Открытость... Верно, человек должен уметь понимать язык чужой культуры. Но ведь прежде всего он должен быть открыт к своей собственной культуре, к своей духовной традиции. Если же школа учит терпимо относиться к буддистам и кришнаитам и не знакомит русских детей с основами родного Православия, - то это школа, воспитывающая детей во лжи, школа, фабрикующая "манку ртов", готовыπ? всегда поддакивать любым внешним влияниям. Надо быть открытым к своему. Однако при попытках введения Закона Божия российское Министерство образования и многие региональные департаменты являют признаки остро протекающей аллергии. Число часов, выделяемых на изучение русского языка и русской литературы, сокращается, - зато бездна времени отдается деторастлителям из Российской ассоциации планирования семьи ("Только женщину вскрыли жрецы полового вопроса" [Наум Коржавин. Конец века]). Это, конечно, предел "открытости".

       Диалог культур... Да, потолковать о том о сем на досуге приятно. Сходить в гости и посмотреть, как соседи провели ремонт, - тоже интересно. Ну, а если эти соседи по дачному участку свой нужник установили на моих клубничных грядках? Может, не стоит забывать, что диалог - не единственный способ общения с чужим миром?

       Мирное, слишком мирное это выраженьице "диалог культур". Никак не охватить им все "пространство культуры". Просто потому, что это "пространство культуры" сегодня уж больно разнообразно. В этом пространстве нет мира; там разные течения, несущие совершенно разное понимание человека и смысла его жизни, схлестываются и воюют друг с другом. А детям, погруженным в самое средоточие битвы, твердят о том, что они должны быть "терпимыми" и "открытыми" участниками "диалога культур".

       Какой тут диалог?.. О борьбе и противостоянии должна говорить школа детям. Подросток жаждет борьбы, ему естественно быть диссидентом. Так пусть школа и пояснит ему - с чем именно он должен бороться. Проснись и посмотри: ты видишь, чем дышит толпа, возбуждаемая (или усыпляемая СМИ)? Ты видишь, что "Черным квадратом" они хотят завесить Рафаэля? Ты видишь, что Рембрандта они разбирают на кубики, а летающие коровы уже застили все небо? Ты видишь, что вместо Владимирской Богоматери они выставляют в галереях унитазы? Тебя оскорбили? Твою душу, твою любовь и жажду красоты свели к игре гормонов? Так не позволяй так низко думать о себе! Будь мужчиной! Встань на защиту поруганной чести, красоты и культуры. Химия, физика, математика и история нуждаются не только в том, чтобы ты их зубрил. Они нуждаются в твоей защите. Их перевирают и над ними измываются колдуны и "новаторы", чумаки и фоменки. И если ты не защитишь научное мышление, - то некому будет вскоре летать в космос. Помело останется единственным средством передвижения.

       И конечно, я посоветовал бы педагогам не стесняться спрашивать московских проповедников "диалога культур" и "плюрализма": "Скажите, а можно мы в нашей школе вступим в диалог с русской православной культурой? Ведь нашим детям она знакома меньше, чем китайская... А еще, скажите, в нашем диалоге с культурой Востока или Запада -мы должны только брать, ничего не давая? Чужим мы долж΀?ы только восхищаться? Должны ли мы в этом "диалоге", вспоминая о России и Православии, лишь каяться, каяться, каяться? И сохранится ли у нас, несмотря на всю предписанную нам "диалогичность", право остаться самим собой? И нельзя ли нам, - прежде чем мы выпустим детей в "пространство диалога", - передать детям нечто свое, наше, русское, такое, чем они могли бы гордиться и чем они могли бы д΀?литься с другими в этом "диалоге"? А то ведь наших подростков, которые ни разу еще не ездили в паломничество по нашим монастырям, уже везут на "диалоги" в монастыри Польши или Франции..."

       Современность... Что ж тут доказывать: быть современным нужно! Я и сам жалею о своей отсталости: мой младший брат и мои крестники-школьники "плавают" в Интернете как рыбы в воде, а мне там каждый шаг дается с трудом... Но стоит ли так много говорить именно о необходимости быть современным? Избежать соприкосновения с современностью пока еще не удавалось никому. Но не пора ли сфоπ?мулировать иную фундаментальную цель образования: не должна ли сегодня школа стать убежищем от современности? Современность ("модернизм") разрушает форму и гармонию - и в музыке, и в слове, и в живописи, и в человеке, - значит, самое время школу превратить в бастион классики и традиции. Мир "попсы", ТВ и кухонных сплетен внушает моду на магию и гороскопы, - значит, школе пора осознать с΀?бя крепостью, обороняющей научную трезвость мышления. Телевидение говорит с американским акцентом, - значит, школа должна стать убежищем русского литературного языка.

       Современность стремится растворить человека в мире газет, она создает свою "виртуальную реальность", требуя от человека забыть о той работе, которую лишь он сам может и должен совершать внутри себя. Яркие, слишком яркие образы внешнего мира предлагают подростку: потребляй, живи нынешним, живи мгновением, ибо "себе в удовольствии не откажешь". Разве должна тут поддакивать школа? Не должна ли она почаще напоминать слова Цветаевой: "У меня есть право не быть собственным современником"? Будь современником Пушкина и блаженного Августина, Достоевского и Гомера, - чтобы хоть в школе не быть современником Березовского и Жванецкого...

       Здесь общая задача у современной школы и у Церкви:вырвать человека из плененности сиюминутным, из-под гнета "современности" и дать ему возможность отдышаться под высокими сводами Традиции. Классическая задача школы -не позволять человеку считать, что история началась с него, напоминать ему о том, что кроме тех людей, которых он видит вокруг себя, кроме его современников, были и другие, отнюдь не менее достойные люди.

       В советские времена обращение к миру классики было способом хотя бы частичного высвобождения из-под газет-но-идеологического гнета. Поэтому так ценимы были "полные собрания сочинений", позволявшие избежать цензуры и идеологического подбора произведений досоветских писателей. В те годы преподаватель не мог, конечно, прямо сказать, что изучением Достоевского мы попробуем защитить себя от "Известий". Но сегодня-то мы можем об этом говорить вполне открыто.

       Когда говорят о "диалоге культур", то тем самым предполагают их равенство. Но этого равенства на деле нет.

       Дело не в диалоге китайской культуры и европейской (какое дело до их "диалога" рязанским школьникам!). Но есть множество субкультур в реальном мире, облекающем нас со всех сторон. И между этими субкультурами нет равенства. Нет равенства между субкультурой дискотеки и субкультурой консерватории. Нет равенства между субкультурой НТВ и субкультурой Русского музея. Нет равенства между субкультурой магии и субкультурой Православия. Так что именно идею неравенства, то есть идею иерархичности, - и должна прививать классическая школа.

       А иерархичность включает в себя готовность к конфликту. Если два уровня иерархии вошли в конфликт между собой, - как поступить человеку, вокруг которого (или в котором) этот конфликт развертывается? Есть иерархия ценностей. Есть терпимое и есть любимое. Есть достойное и достойнейшее. Есть высокое и высочайшее. То, что хорошо само по себе и на своем месте, становится нетерпимπ?м, если претендует на верховность. Вот как принцип иерархичности применяется православным писателем Сергеем Фуделем:

       "Половое чувство не только неизбежно в брачной любви, но оно и благословенно в ней. Однако ужасно, если брак строится только на нем. Основать брак можно только на дружбе, а пол пусть приходит после и только тогда, когда это нужно. Пол ненасытен как чудовище, и поэтому нельзя на нем строить брак. Пусть даже верно и то, что всякая дружба с женщиной пронизана полом. Мы и не собирае΀?ся быть бесполыми. Но одно дело - собака на цепи, а другое дело - она же у меня на столе со всеми четырьмя ногами, пожирающая мой обед" (1).

      Воспитанная нравственная мысль знает, что есть иерархия ценностей. Знает она и о том, что тогда, когда две ценности заявляют свои права на меня и требуют, чтобы я служил им, мне нужно уметь распознать - какая же из этих целей более высока, более достойна и человечна, и тогда ради нее отстранить от себя притязания более низкой ступени ценностной иерархии. На языке Евангелия это выражено в знаменитых словах Христа о том, что "если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери... а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником" (Лк. 14, 26). Это не призыв к ненависти. Это призыв к трезвости. Человек - не животное. И потому в его жизни бывают ситуации, когда природно-родовые связи и ценности он должен отстранить ради следования ценности ино΀?, - незнакомой животным, а потому собственно человеческой. "Русская пианистка" в "Семнадцати мгновениях весны" готова пожертвовать своим новорожденным сынишкой, чтобы не выдать Штирлица, - и за это зритель ее не осуждает. Однако приведенными выше евангельскими словами почему-то принято возмущаться.

       Впрочем, я не собираюсь сейчас разъяснять или защищать Евангелие. Я просто пробую пояснить, что в "пространстве культуры" встречаются такие перекрестки, на которых надо уметь жестко отстранять одно - ради того, чтобы не утратить другое. Приходится от чего-то отталкиваться, чтобы не лишаться возможности продвижения вперед.

       Само словосочетание "пространство культуры" при некотором вглядывании в него подводит нас к идее иерархичности. Пространство-то, что "простирается". Но: в каком направлении это пространство развертывает себя? В горизонтальной плоскости или в вертикальной? Нынешним "плюралистам", конечно, в этом словосочетании видится чисто горизонтальный образ. Для них всё - равно; всё рав΀?о ценно (или, напротив, равно относительно). Для них "пространство культуры" изоморфно.

       Но для людей Традиции это словосочетание звучит не так. Слово пространство встречается уже на первой странице Библии. То, что в русском переводе звучит как "твердь", в еврейском оригинале звучит - "ракия". Это именно пространство, даже пустота. Важно, однако, заметить, что это за пустота. Ее назначение: "Да отде/divляет она воду от воды... И создал Бог твердь, и отделил воду, котораπ? под твердью, от воды, которая над твердью... И назвал Бог твердь небом" (Быт. 1, 6-8). Во многих религиозных картинах мира история мира начинается с разделения: отделения верха от низа, неба от земли. Задача пространства -вторгнуться в прежде неразличимое, взаимослитное перво-вещество, разодрать его и тем самым наделить ликами его прежде неразличимые части. Пространство раздвигает не΀?о и землю - и тем самым дает простор. В этом мире уже можно дышать.

       Задача пространства - ввести в мир измерение вертикали, наполнить мир многообразием и "разноличием". Так и "пространство культуры": оно должно нести в себе вертикаль, должно возвышать более достойное над менее достойным.

       Только в этом, разделенном, мире и можно ориентироваться. Ориентир - то, что отличается, возвышается; то, что не похоже на другое и не слито со своим окружением. В мире, где нет различий, нет ориентиров. Там, где нет ориентиров, человек теряется. Потерявшийся человек не сможет очеловечить мир, в котором он оказался. У него не найдется слов для "наречения имен" (см.: Быт. 2, 19-20), не найдется ориентиров для познания добра и зла.

       Именно эту вертикальность "смывает" массовая "культура". И этому "потопу" противостоят и школа, и Церковь. "Мудрость" же сплетников и журналистов-плюралистов заверяет, что "все они одним миром мазаны". Всё -плоско. Всё - одинаково. У всех и у всего одинаковые права. "А кто не бабник?"... И НТВ показывает "Последнее искушение Христа" с постельными сценами...

       "Последнее искушение Христа" - не произведение культуры, а потому и борьба Церкви против показа этой поделки не была борьбой фанатиков против культурного прогресса. Культура невозможна без чувства святыни, без "ощущения высоты". Именно это ощущение делает человекообразное существо человеком, прямоходящим, смотрящим вверх (древние книжники в греческом слове ауОрошх;, как и в славянском чело-век, слышали смысл: "существо, устремленное ввысь", "чело, обращенное к вечности"). Как сказал Наум Коржавин в стихотворении о церкви Покрова на Перли:

       Невысокая, небольшая,

       Так подобрана складно ты,

       Что во всех навек зароняешь

       Ощущение высоты.

       Дело в том, что "пространство культуры" - не единственное пространство, в котором живет человек. Лучшие произведения культуры были созданы именно жаждой вырваться за пределы культуры, обрести дыхание в ином просторе. Из культуры бывает необходимо бежать. Вспомним стихотворение "Волхвы" Ильи Габая - поэта, погибшего в советской тюрьме в начале 70-х:

      Нетрудно решиться уйти от любимой,

       Но как же уйти от занятий и книг?

       Но как не бежать от занятий, когда

       Сегодня зажглась в Вифлееме звезда?!

      Культура - как мир образов и отражений - указывает на то, что находится за ее пределами: на человека, мир, Бога. Человек задыхается в мире вторичного, в мире отражений, и ищет реальности. Картинками он не может насытить свой подлинный голод. И тогда человек испытывает то, о чем говорил Теннисон:

      ...but what am I?

       An infant crying in the night,

       An infant crying for the light

       And with no language but a cry.

      ("Но что такое я? Ребенок, кричащий ночью, ребенок, криком просящий света, и именно криком, а не членораздельной речью"). Неужели школа не слышит этот крик подростков? Да, не "членораздельной речью" они кричат; они кричат наркотиками. Они ищут Смысла. А мы им говорим об "особенностях трактовки образа"...

       Сводить мир человека к миру культуры - неверно. Сводить деятельность человека к деятельности культурной - неверно. Помимо культурной деятельности (и, на мой взгляд, -выше ее) есть еще и деятельность религиозная.

       Чтобы это обстоятельство стало понятным, поставлю два вопроса. Можно ли сказать, что Троице-Сергиева лавра является центром древнерусской культуры? - Да. А можно ли сказать, что основатель Троице-Сергиевой лавры преподобный Сергий Радонежский ушел в пустынь для того, чтобы создать центр древнерусской культуры? - Нет.

       И поэтому вопрос об ориентации в культурном пространстве в конечном счете следует формулировать так, как его сформулировал Клайв Льюис: "Сколько времени и сил разрешает нам Бог тратить на то, чтобы стать лучше в этом смысле... Быть может, "тонкость" и хороша, но если я не угождаю ею Богу, на что она мне?" (2)

       Итак, внутри культурного пространства существует иерархия пространств, и при этом сама культура как таковая (даже своими высшими этажами) включена в эту, превосходящую ее, иерархию жизненных пространств. Иерархия в культуре - и культура в иерархии. Сама культура есть лишь ступень в возрастании человека. И тот, кто зациклит-ся на "диалоге культур", - может так и не заметить выπ?шего Диалога, ради которого и был создан человек. Идеологические шумы могут не дать ему расслышать приглашение к Диалогу с Богом.

*ФИЛЬМ О "ТИТАНИКЕ": ВЗГЛЯД БОГОСЛОВА

      В наши дни очень трудно обратить необразованного человека, потому что ему все нипочем. Популярная наука, правила его узкого круга, политические штампы и т.п. заключили его в темницу искусственного мира, который он считает единственно возможным. Для него нет тайн. Он все знает. Человеку же культурному приходится видеть, что мир очень сложен и что окончательная истина, какой бπ? она ни была, обязана быть странной.

       Льюис К. С. Христианство и культура Православные публицисты обычно ругают американское кино. Но слишком уж черно-белым и неумным выглядит деление всего мира на "наше", "русское", "духовное" и - "американское", "дурное", "антихристианское". "Новое русское кино", как и бесконечные телеигры и лотереи российского телевидения твердят одно: главное - "успех". И лишь старое советское кин΀?, как и некоторые голливудские картины намекают: "успех" - не главное. Главное - не предавай, не топчи других людей, уступи слабому и защити его...

       Когда в "Терминаторе- (2)" биоробот из будущего (персонаж Шварцнеггера) погружается в кипящую сталь на глазах у спасенного им мальчика - имеем ли мы право сказать, что перед нами проповедь антихристианства? Терминатор уничтожает себя - чтобы никакая из составляющих его деталек не досталась тем, кто пожелает воспроизвести подобного ему робота и использовать его в качестве су΀?ероружия. И в сознании детей, смотревших этот фильм, остается плачущий мальчик, смотрящий на защитившего его странного друга - и рука Терминатора, постепенно погружающаяся в лаву и прощально поднимающая большой палец... Разве не легче будет после этого рассказывать детям о Евангелии и о той жертвенной этике, что возвещается им?

       Вот и после знакомства с "Титаником" я решил сводить в кино своих крестников. Пусть высоколобые мужи спорят о художественным достоинствах или пустотах этого фильма. Мне важно, что в нем есть то, что так нужно детям и подросткам: ясная грань добра и зла. Вообще-то это та ясность, что нужна и взрослым - но те предпочитают более сложные игры: "с одной стороны... с другой стороны...". Для кого-то "Титаник" - технотриллер. Крестникам же я объяснил, что мы идем на фильм о мужской чести. Тем, кто фильм так и не видел, напомню: мест в шлюпках не хватало на всех. Зная об этом - как поведут себя люди? И кто останется человеком, хоть и потонет в морской пучине, а кто, хоть и спасет свою плоть, но потонет в своей собственной низости?..

       При чем тут мои мальчишки-крестники? Вроде бы крестный отец должен рассказывать своим воспитанникам о "божественном" и заботиться о спасении их душ, а тут речь идет о чем-то чисто человеческом, о чем-то, что вполне умещается в принципы совершенно светской этики... Это правда - тут чисто человеческое. Но разве христианство расчеловечивает человека? Еще во втором столетии св. Иπ?иней Лионский сказал, что грех людей (даже самых первых) состоял в том, что они - "Не став еще людьми, хотели стать богами". Не пройдя школу человеческой чести и вежливости, воспитанности и человечности - что ж говорить об "обожении"! Слишком часто я видел (в том числе и в зеркале) православных активистов, богословов, священнослужителей, монахов, которые своей жизнью не соответствуют элементарным требованиям порядочности, но при этом проповедуют о ничтожестве мирских ценностей (в том числе и нравственных) по сравнению с высотами Царствия Божия. Юный батюшка, уверенно "тыкающий" престарелым прихожанкам - пусть уж лучше он перед очередной проповедью, обличающей "антихристовы времена", посмотрит "Титаник"...

       Самое же поразительное, что увидел я в этом фильме - это наличие в нем прочной, хотя и почти невоспринимаемой религиозной нити. Я не имею в виду священника, остающегося на корабле и до конца дающего людям возможность молиться, то есть возможность умереть по человечески. Ведь смерть человека тем отличается от смерти животного, что человек осознает свою конечность. И он стрем΀?тся преодолеть ее тем, что осмысляет свою смерть, тем, что видит нечто, следующее за смертью, после нее, сверх нее. Умереть с молитвой - это в любом случае значит победить смерть, ибо значит освободить свой взор от плененности ее близостью. Это значит сквозь смерть смотреть на Того, Кто за ней, Кто выше ее и сильнее ее. Предсмертная молитва есть уже победа над смертью. Эту победу дарит людям священник, отказывающийся сесть в последнюю шлюпку..

       Но самая глубокая религиозная линия фильма другая - и она незаметна для поверхностного зрителя...

       Впрочем, прежде чем приступить к распутыванию этой ниточки, нужно объяснить, почему я считаю, что тут есть что распутывать. Дело в том, что владение языком психоанализа и мифологии является частью современного западного образовательного гуманитарного стандарта. Использование этого языка в произведениях искусства (фильмах и книгах) считается признаком современности и элитарности. Считается ли Дж. Камерун, создатель "Титаника", режиссером заурядным или же серьезным, претендующим на элитарность? Несомнено второе. Но, раз так, то мы вправе предположить, что он конструировал свой фильм, закладывая в него несколько уровней понимания. Один, чисто авантюрный - для тинейджеров, а второй - для "понимающих".

        Последние кадры фильма взывают именно к психоаналитической расшифровке. А та, в свою очередь, вплотную подводит нас к миру религии и мифологии.

       Свою религиозную идею финальные кадры несут прямо к подсознанию обычного зрителя, Но с ними может вполне рационально работать профессиональный разум тех, кто владеет языком религиоведения. Попробуем теперь на этом языке последовательно раскрутить тот идейно-эмоциональный заряд, который несет очень небольшая образная дорожка из концовки фильма. Попробуем осознать то, что было обращено к нашему подсознанию.

       Тем, кто не видел фильма, поясню: сюжет фильма выстроен вокруг истории любви двух юных пассажиров Титаника. Ночь катастрофы была их единственной ночью любви. Эта ночь кончается тем, что юноша жертвует собой, оставаясь в ледяной воде и оставляя место на спасительном обломке для своей любимой (Роуз). Проходят десятилетия. И постаревшая Роуз на уже другом корабле вновь оказывается в том месте, где затонул "Титаник". Фильм заканчивается последним поступком Роуз, уже понимающей, что ее земной путь завершен: Роуз дарит морю бриллиант. Этот бриллиант она надевала единственный раз в жизни - в ту ночь.

       Ее предсмертный жест можно прочитать как простое прощание. Понимая, что ее жизнь окончена, рассказав (исповедав) свою жизнь и свою любовь тем исследователям "Титаника", что и привезли ее вновь в эти места, она подводит черту. Круг жизни замкнут. Все исполнилось. И драгоценнейший бриллиант мира бросается в ту же пучину, что уже давно отняла у Роуз самое большое ее сокровище - е΀? неожиданного возлюбленного.

       Но есть некоторые детали, которые понуждают видеть в этом жесте и в концовке фильма нечто более сложное и символическое. Во-первых, речь идет не просто об украшении или памятной вещице, но о бриллианте. Все то, что было сказано выше о смысле последнего поступка Роуз, осталось бы в силе, если бы речь шла не о бриллианте, а о любом другом предмете, напоминающем ей о той единственной ночи любви. Но бриллиант, тем более помещенный в таком месте сюжета (в финале), где все должно быть предельно сжато, емко и символично, требует более внимательного взгляда.

       Обратимся к миру подсознания, фольклора и мифологии. Построим простую табличку. Мы будем брать основные парные (бинарные) категории нашего мышления и будем устанавивать их ассоциативные связи друг с другом.

       Берем первую пару категорий: правое-левое. Вопрос: под какую из этих категорий мы должны будем подписать части следующих категориальных пар? Например - добро-зло? Ясно, что правое отождествляется с добром, а левое ассоциируется со злом. Итак:

       Левое правое

        Зло добро

        Низ верх

        Тьма свет

        Женское мужское

        Влажное сухое

        Мягкое твердое

        Бедность богатство

      Понимаю, что отнесение женского начала в левый столбец может вызвать недовольство. Но это не зависит от моего желания. Так обстоит дело в мифологии (вспомните китайский символ инь-янь, и посмотрите: черным в нем заштрихована мужская или женская часть).

       С какими же свойствами у нас ассоциируется бриллиант? Бриллиант - это символ богатства, света и твердости. И в мифологическом языке, и на языке психоанализа (использование этих языков считается сегодня хорошим тоном в работе современных западных интеллектуалов) этот символ прочитывается одинаково. Свет, твердость, богатство (=сила), ассоциируемые с бриллиантом - это разные грани, проявляющие и символизирующие мужское начало.

       И этот бриллиант опускается в морскую глубину, в лоно вод. Он изначально предназначен именно к этому - ведь в фильме он носит имя "Сердце моря". "Сердце моря" погружается в сердце моря, в глубину, - туда, где покоится "Титаник".

       Морские глубины, "сердце моря" на языке психоанализа и мифологии - это символ женского начала. Вода способна вынашивать в себе жизнь. Но для этого ее покой должен быть нарушен вторжением в ее податливые, аморфные глубины мужского начала - светлого и твердого. Встреча моря и света - вот последняя тема фильма. Но в традиционных, древнейших пластах культуры плодом этой встречи всегда оказывается рождение новой жизни.

       Искрящийся бриллиант как символ света, твердости, мужского начала (вспомним, что и героине он подарен ее мужем, а для нее он дорог как память о любовнике), погружается в морские глубины и тем самым "оплодотворяет" их. То, что кажется концом фильма, на самом деле является началом, зачатием чего-то нового. То, что кажется трагичным (кончина героини), есть на самом деле ее возрожде΀?ие. Как в романах Достоевского, каждый из которых кончается доброй переменой, но - как предупреждает автор - "это уже другая история".

       Так что же за новая жизнь приоткрывается в конце "Титаника"? Смотрим следующую сцену за бросанием бриллиант в море. Роуз испускает последнее дыхание. Камера отходит от ее лица к темной стене, а затем... погружается тем путем, которым чуть раньше последовал бриллиант - в сердце моря. Вслед за ним в те же глубины следует душа умершей Роуз. Камера ("глаза" уходящей души) подходит к затонувшему "Титанику" и летит по коридору, постепенно наполняющемуся светом... Итак, не просто бриллиант, но и сама душа погружается в тот мир, который стоит на грани смерти и жизни (или жизни и смерти).

       Здесь надо вспомнить другой опыт, равно знакомый и психиатрам, и мифологам: опыт умирания (психиатрам знакомый по описаниям людей, переживших клиническую смерть, а религиям по опыту их инициаций, мистерий и видений). Этот опыт включает в себя следование по темному коридору, который в итоге выводит на Свет, на встречу с Богом. Этот опыт умирания на весьма большом материале описан в знаменитых книгах Моуди (1) . Стоит лишь добавить, что если бы младенец мог поделиться с нами воспоминаниями о своем рождении - он выразил бы его точно в таких же образах: выход из привычной жизненной среды (материнской утробы) пролегает через длинный темный и болезненный коридор, за которым блещет обилие света и новых лиц.

       Так и в "Титанике": погружение в глубину вод сменяется следованием по коридору. Коридор переходит в свет. В свете проявляются лица. Те, кто честно умерли, не оттолкнули других, не убежали с корабля - они встречают спустившуюся (или уже, напротив, поднявшуюся?) к ним душу.

       Несомненно, что душа Роуз входит в мир посмертия, точнее - посмертной жизни. Это сюжет, уже использовавшийся в американских фильмах. Вспомним хотя бы "Призрак". Но в "Титанике" есть одна странная деталь. В "Призраке" путь души в мир света - это путь вверх. А в "Титанике" для выхода к свету нужно погружаться вниз. Почему?

       Для ответа на этот вопрос давайте еще раз посмотрим - через что должна пройти душа Роуз и семя бриллианта ради нового рождения. - Через море, через воды.

       В большинстве мифологий мира море предшествует созданию космоса, то есть упорядоченной вселенной ("космоса", который греческая мифология и философия противопоставляют "хаосу"). Вода аморфна, она не стеснена никакой собственной формой и потому потенциально готова принять любую. В себе /spanfont-size:14.0pt;line-height:150%span style=вода не имеет жизни - но она готова стать ее соучастницей, если свет коснется ее.

       Эта аморфность, докосмичность, дожизненность воды двусмысленна. Вода способна принять новую форму - и потому оказывается символом новизны, творчества, жизни. И вода же растворяет в себе любую форму - и потому оказывается символом уничтожения и смерти. Эта пронизанность океана символикой жизни, равно как и символикой смерти точно выражена в бальмонтовском "Воззваньи к Океану" - "Океан, мой древний прародитель, ты хранишь тысячелетний сон. Светлый сумрак, жизнедатель, мститель...".

       Именно эта двузначность воды ("жизнедатель-мститель") привела к тому, что она занимает центральное место в тех религиозных мифах и ритуалах, которые говорят о творении мира и его обновлении. Вода как докосмическое начало есть место обитания хтонических "змиев" и "драконов", тех чудовищ, которые символизируют инертность материи, ее смертность и ее сопротивляемость Творцу-Оф΀?рмителю. В то же время именно потому, что вода до-форменна, докосмична, до-исторична, вернувшись в нее, можно как бы "отменить" историю, омыть в воде те грехи и искажения, что были накоплены в результате исторически-ответственной и далеко не безошибочной деятельности человека (2) .

       Не только у христиан погружение в воду (крещение) является символом нового рождения, символом снятия с человека груза прежних ошибок. Погружение в воду есть возвращение к тому состоянию бытия, когда не было еще знакомого нам мира, а, значит, и не было времени, не было истории. Там, вне истории и до истории - еще не было ошибок, а значит, - не было и смерти. Это возвращение к тому перекрестку, на котором впервые произошел сбой, когда впервые было избрано неверное направление движения. Ты понял, что перепутал дороги? - Вернись к перекрестку и пойди другим путем. Но для этого прежде - пройди обратный путь, пройди вспять по пути своей жизни (хотя бы путем покаянного ее припоминания), вернись к исходной точке. Так в религиозном сознании оказались совмещены символы морской глубины, крещения, покаяния, возрождения к новой жизни.

       Воды сами по себе, впрочем, не могут произвести жизнь. Большинство религий мира полагают, что вода родила жизнь вследствие вторжения в нее иного, небесно-деятельного начала: молния, бьющая в воды, рождает жизнь (вспомним индо-арийский миф о громовержце Вритре, побеждающем водного дракона Индру). Рождение происходит "водою и огнем" или "водою и духом", "водою и Словом". Слово Тв΀?рца, подобно молнии, вторгается в дремлющие первоводы, расторгает их внутреннее неразличимо-индифферентное единство, разделяет воды, структурирует их - и создает из них первую жизнь.

       Иногда психологи полагают, что за этими по сути общерелигиозными представлениями стоят подсознательные воспоминания о начале человеческой жизни. Жизнь начинается с зачатия; зачатие же есть именно вторжение извне (вторжение семени) в молчащие и спокойные воды яйцеклетки. Это вторжение нарушает покой вод, но именно потому они, приходя в волнение, начинают "разделяться" и эπ?о все умножающееся и усложняющееся деление приводит в конце концов к рождению нового человека (3) ...

       Итак, в мифах человечества и в подсознании человека есть устойчивый архетип, сближающий погружение в воды с рождением и с воз-рождением. Полагаю, что создатели фильма о "Титанике" были достаточно грамотными людьми, чтобы знать об этих ассоциациях - и потому вполне сознательно их вызывать у зрителя.

       Теперь мы понимаем, что концовка фильма по сути отрицает его начало. Завязка сюжета: до зубов вооруженные наукоемкой технологией искатели затонувших сокровищ тревожат покой затонувшего "Титаника", чтобы поднять с морского дна к новой жизни части корабля и имущества пассажиров. Прежде всего они ищут драгоценный бриллиант (ибо уверены, что он затонул вместе с кораблем; о то΀?, что он был сохранен Роуз, не знает никто до самой концовки фильма). Эта попытка механического возвращения к жизни (хотя бы культурно-музейной) "Титаника" терпит крах (4) . Для механических глаз - глубоководных телекамер - "Титаник" мертв.

       Но есть иной путь преодоления времени, истории, смерти. Это путь любви и путь мистерии. "Титаник" безвозвратно погиб. Тела утонувших давно съедены рыбами. Но души живы. Человек, читавший Библию, может вспомнить: "Крепка как смерть любовь... И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить" (Песнь песней 8,6; Мф. 10,28). Верность и любовь могут то, чего не могут батискафы.

       Несомненно, что верхом идиотизма было бы считать, будто по убеждению создателей фильма аквалангист, спустившийся к затонувшему "Титанику", найдет там залитый не водою, но светом банкетный зал, наполненный счастливыми людьми в вечерних туалетах (а именно таким предстает уже затонувший "Титаник" в последних кадрах фильма). Но не менее смешно выглядят попытки буквалистского ΀?рочтения тех религиозных текстов, которые исполнены подобного символизма. И уже совсем странно выглядела бы "научно-позитивистская" полемика, стремящаяся опровергнуть символические тексты (фильма о "Титанике" или Библии) ссылками на "данные науки": мол, в затонувшем "Титанике" не может быть жизни, а Иона не мог быть проглочен китом...

       Теперь попробуем с опытом понимания, приобретенным при разборе новомодного "Титаника", обратиться к давно знакомой Библии. Памятуя о том, что было сказано выше о символизме морских глубин в религиозном мышлении, посмотрим на библейскую притчу о пророке Ионе. Корабль, на котором он путешествует, застигнут бурей. Люди поняли, что обрушившееся на них бедствие есть Божия кара ΀?а их грехи. И потому Иона бросается в море, чтобы принести себя в искупительную жертву. Он отказывается от своей жизни, погружает себя в морские пучины, чтобы очистить от грехов и защитить от Божеского гнева других людей. В морских глубинах Иона встречается с китом, который заглатывает его. Но, чудесным образом пребыв во чреве китовом три дня, Иона спасается и оказывается на земле, где начинает проповедь покаяния жителям Ниневии.

       Стоит ли в ответ на это библейское повествование облачаться во всеоружие современных зоологических представлений и утверждать, что киты не водятся в Персидском заливе? Стоит ли приводить химические формулы реакций, происходящих в желудке кита, и доказывать, что в этой кислотной среде человеку никак не прожить три дня? Если кому-то понравится такое занятие - то пусть уж за΀?дно отчитает Льва Толстого за то, что у него солнце "встает" над Аустерлицем. В просвещенном XIX веке, конечно, следовало написать строго научно: "Планета Земля повернулась на столько-то градусов вокруг своей оси по отношению к центральному светилу, и потому солнечные лучи смогли под таким-то углом достичь поверхности земли в районе Аустерлица". И пусть такой критик устроит публичнπ?ю порку Тютчеву за его совершенно антинаучные стишки насчет Черного моря: "Опять зовет и к делу нудит родную Русь твоя волна, и к распре той, что Бог рассудит, великий Севастополь будит от заколдованного сна. И то, что ты во время оно от бранных скрыла непогод в свое сочувственное лоно, отдашь ты нам - и без урона - бессмертный черноморский флот". Ну разве можно утверждать, что черноморские волны заинтересованы в возрождении русского черноморского флота?..

       Любой текст надо рассматривать, исходя из его соответствия тем целям, которые он сам ставил перед собой. Текст не должен отвечать на те вопросы, которые есть у нас; он должен ответить на те вопросы, ради ответа на которые его создал его автор. Иначе можно выбросить вон Достоевского за то, что он не отвечает на вопросы из области квантовой механики. И Библию за то, что она понимает многие слова и события не так, как их понимает современная биология.

       Ведь тот кит, о которым говорит Библия, совсем не тот, что знаком современным биологам. Евреи - народ сухопутный, и в их языке не было уж очень большого запаса слов для обозначения многообразия морских обитателей. То еврейское слово (dag), что русские переводчики перевели словом "кит", означает всего лишь "большая рыба". Так что если уж и будут претензии у ученых - то не к Библии, а к ее переводчикам. Что такое "большая рыба" религиозного текста - это знают не биологи, а религиоведы. Это и есть те хтонические чудовища ("драконы", "водные змии"), которые в мифах всех народов символизируют изначальные, докосмические, неупорядоченные воды. На библейском языке "киты" (греч. khth; евр. dag) и "драконы" (греч. drakontes; евр. tanninim) - слова взаимозаменимые. Так, например, в Быт. 1,21 русπ?кие переводчики вслед за авторами Септуагинты (перевод книг Ветхого Завета на греческий, исполненный в третьем веке до Р. Хр) слово tannin перевели как "кит" (khtos), а Аквила (иудейский переводчик тех же книг на греческий же язык, работавший уже во втором веке по Р. Хр.) перевел это же слово как drakontas.

       И это не только игра с символами. Вот впечатления трех православных востоковедов (5) , посетивших Индию наших дней. "18 февраля 1998 г. В 8.30 направились в наиболее почитаемый индусами священный город Варанаси, где на берегу Ганга индуисты сжигают своих покойных. Город посвящен богу-разрушителю Шиве... Здесь в каждом доме и в каждом окне, на лобовых стеклах автомобилей и моторикш ΀?ожно видеть изображения синекожего Шивы с лицом, исполненным почти женской демонической красоты и страшными орудиями уничтожения в руках... На участке примерно 5-7 километров по одному берегу Ганга расположены места для сожжения покойных со ступенями, ведущими к воде, называемые Гхаты - ворота в загробную жизнь. По индусскому обычаю тело покойного необходимо сжечь в первый же де΀?ь после смерти, когда душа, как мы знаем, еще очень тесно связана с телом. Такие всесожжения в первый день после смерти можно рассматривать как человеческие жертвоприношения. Сжигают покойных не полностью, а детей до 5 лет вообще не сжигают, а просто бросают в воды Ганга. Мы наняли первого попавшегося лодочника... Поездка была удручающей. Вокруг плавали полусожженные и разлагающиеπ?я трупы. огромные грифы клевали человеческие кости, выброшенные на берег. Изредка встречались вздувшиеся тела, абсолютно не преданные огню... Мы приблизились к месту всесожжений. Наш лодочник занервничал. Атмосфера вокруг была тягостная и тревожная. Тут мы увидели в воде спину огромного животного или рыбы размером с большого буйвола с костистым плавником. Затем появилась голова, напоминающая крокодила гавиала с высоким лбом, длинной вытянутой пастью и утолщением на кончике носа, похожим на слоновый хобот. Через минуту мы увидели змееобразный хвост, похожий на очень крупного удава с плавником на хвосте. Существо было серо-стального цвета. Лодочник был сильно напуган и на наш вопрос ответил, стуча зубами, что это дельфин, который ест несожженные и полусожженные трупы, а также иногда хватает и уносит с собой живых людей, которые совершают в Ганге омовение. Он также особщил нам, что эти "дельфины" живут здесь на протяжении многих веков. Когда мы спросили его, связаны ли эти существа с совершаемыми на берегу всесожжениями, он заговорил как человек, находящийся в сомнамбулическом трансе. Вот его слова: "Сожжение покойного на берегу Ганга изменяет карму человека, и не только человека, но и карму страны. Чем больше людей сжигается на берегу Ганга, тем больше энергии получает Индия. Если прекратятся сожжения на берегу Ганга - исчезнет Индия. Нужно сжигать мужчин так, чтобы была видна кость на руке или ноге. А женщин - так, чтобы была видна кость на спине или ребре. Потом все, что остается, бросают в Ганг. Это делает нас с΀?льнее, мы все живем потому, что в Ганг бросают эти тела". Он говорил все это как заученную формулу, без эмоций и интонаций. В отеле мы спросили о "дельфинах". Молодой человек ответил нам, что это не дельфины, а "суис". Он довольно точно описал то, что мы видели, но тут же поспешно заметил, что здесь они не водятся. А когда я попытался выяснить, что же это такое - рыбы или животное, он ответи΀? "нет" и быстро сменил тему... То, что мы видели, отнюдь не являлось дельфином, а носило индусское название "суис" или "сусамар" (что в переводе с санскрита означает "тот, кому приносят в дар смерть", или "злой демон, которому приносят дары"). В Центральном музее Калькутты на одном из барельефов старинной буддийской ступы мы обнаружили изображение этого существа. Невольно приходит мысль о том, что сжигание умершего в первый день, когда душа еще тесно связана с телом, кормление трупами "Матери Ганга" и зверя, обитающего в нем, и есть та скрытая суть индуизма, которая тщательно скрывается от простых индийцев. Благо, что кастовая система, с обособленной группой жрецов, с легкостью позволяет манипулировать сознанием людей, оставляя на поверхности безобидные обряды жертвоприношения цветов и оставляя под покровом ужасную и страшную правду кровавых языческих культов" (6) .

       Вот и на языке Библии по сути все равно, как сказать: "Иону поглотили воды", или "большая рыба", или "смерть". Водные чудовища есть персонификация водного хаоса, то есть мира, в котором еще нет жизни, и который даже, пожалуй, враждебен жизни. Это символ того хаоса, который от века подмывает берега, который шевелится под космосом (напомню, что kosmos - это упорядоченное бытие) и грозит все вернуть в изначальную неразличимость и всерастворенность. Вот в этот мир смерти и бросил себя добровольно Иона. Он приносит себя в жертву. Но по воле Творца, то есть Того, Кто изначально из хаоса сотворил космос, смерть оказалась над ним бессильна. Тот, Кто на заре мироздания из безжизненного мира смог вывести жизнь, может повторить это чудо. Создавший из воды всю жизнь может и ΀?дну душу извести из вод и из царства смерти (пред-жизни). Спустя столетия то же самое произойдет со Христом. Но рассказ о жертве Христа будет выражен уже на другом языке - не на языке мифа, а на языке истории. Иона же в христианском восприятии стал прообразом Христа.

       Христова же победа над смертью стала основой для нашего водного крещения. Вспомним, что по гречески слово baptisma, переводимое у нас как "крещение" означает буквально "погружение", и прочитаем: "все мы, крестившиеся во Христа, в смерть Его крестились. Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых, так и нам ходить в обновленной жизни" (Рим. 6,3-4).

       Как известно хотя бы из сказок, вода бывает разной. Есть вода мертвая, а есть вода живая. И вот интерсный вопрос из области религиозной символики: вода в крещальной христианской купели - это вода живая или мертвая? На язык просится ответ: конечно, живая... Но это не так. В крещальной купели ертвая вода. Купель сама является символом могилы.

       Крещальная купель символически тождественна могиле Христа, миру смерти. Поэтому эту воду надо обязательно освятить перед крещением. И поэтому священник, опуская в этот символ смерти свои пальцы (сложенные так, что они являют собой греческое написание букв Iс Хс - Иисус Христос) и крестообразно водя ими в воде, говорит: "Да сокрушатся под знамением образа Креста Твоего вся с΀?противныя силы... И да не утаится в воде сей демон темный, но Ты, Владыко всех, покажи воду сию водой избавления".

       Только теперь вода становится живой. Ведь могила Христа осталась пустой. Его Жизнь оказалась сильнее смерти. Так же и купель крещения становится для нас входом в ту единственную погребальную камеру, которая оказалась пробита Воскресением. К новой жизни - через смерть, через воду. Пасха Ветхого Завета - прохождение через воду (бегство евреев из Египта через Красное море). Паπ?ха Нового Завета - через погребальную пещеру (через смерть и Воскресение Христа). Крещение совмещает в себе обе символики.

       Есть еще одна ниточка, связующая погружение Ионы в водные пучины и жертву Христа. И Иона, и Христос преодолели вязкость смерти: оба воскресли "на третий день". Св. Мефодий Олимпийский, христианский писатель III века, пояснял значение этой подробности библейских сказаний: "Великую тайну заключает в себе история Ионы. Под китом, кажется, разумеется время, как никогда не останавливающееся, но всегда текущее и поглащающее рождающиеся вещества в более или менее продолжительные промежутки времени... Свержение Ионы с корабля в море означает ниспадение от жизни в смерть первозданного (Адама). Поглощение китом означает наше неизбежное разрушение, происходящее во времени; ибо чрево, в котором скрылся поглощенный Иона, есть всепоглощающая земля, принимающая все, истребляемое временем. И так подобно тому, как Иона, проведши во чреве кита три дня и столько же ночей, вышел опять здоровым, так и все мы, прошедши на земле три расстояния настоящего века, то есть начало, средину и конец, из которых состоит настоящее время, воскреснем. Ибо вообще три подразделения времени: прошедшее, настоящее и будущее. Посему и Господь, знаменательно проведши в ΀?емле столько же дней, ясно показал, что по исполнении упомянутых подразделений времени наступит наше воскресение, которое есть начало будущего века и конец настоящего. В том веке нет ни прошедшего, ни будущего, а только настоящее" (7) .

       Кит=вода. Вода=хаос. Вода=время. Время=смерть. Путь в смерть - это погружение во время, в воду, в хаос, в глотку хтонического чудища... Путь в жизнь - обратный: это выход из пасти водного чудища, освобождение от времени, преодоление смерти и исхождение из воды. Вхождение в жизнь связано с вхождением в Вечность. Обретение Вечности есть преодоление времени. Преодоление времени естπ? раскаяние в своих грехах, которые человек, живя во времени, совершил против воли Вечного Бога. Покаяние - попытка человека растождествить себя и свое прошлое: "Господи, не запомни меня таким, каким я был в ту минуту, не отождествляй меня и тот мой поступок, позволь мне быть другим!". Совсем не случайно, что Иона, спасшийся из чрева кита, выступает на страницах Библии как проповедник покаяния. Та же нерасторжимая связь погружения в воды и покаяния будет у Иоанна Крестителя и у Христа. Крещение и покаяние едины. И притча об Ионе не есть рассказ "из жизни животных", но повествование о жизни человека, о самом человеческом в человеке - о его способности к покаянному обновлению.

       Вообще при вдумчивом и любящем вглядывании в религиозные символы и тексты они раскрывают в себе такие глубины, которые не заметны нигилистически или враждебно настроенному рассудку. Если же такого взгляда нет - то нелюбимая и незнакомая религия кажется нагромождением абсурдов. Собственно, заговорить о книге Ионы и, соответственно, о "Титанике" меня и заставила встреча с таким агрессивным непониманием. Один рериховец из Новокузнецка не поленился прислать в московскую газету статью, в которой он не отказал себе в удовольствии сделать выпад против "антинаучности" Библии: "Если уж там нет фантастичности построений, то где их тогда искать? Одно путешествие известного пророка в чреве кита чего стоит? Хороша же культура научного и логического мышления!" (8) .

       Вот что странно: уже много поколений те люди, что призывают к терпимому отношению ко всем религиям, почему-то не желают вдумчиво и терпимо относиться к христианству. Вспомним, что Лев Толстой, выискивая философские и нравственные глубины в индийской мифологии, так и не смог посмотреть на православие русского народа взглядом столь же "понимающим", каким он смотрел на индусо΀?. Он никогда не описал бы какой-либо буддистский обряд с таким сознательным кощунством, как он описал православную Литургию в "Воскресении" (ч. 1, гл. 39)... Так Рерихи позволяли себе с вполне издевательскими нотками отзываться о правословии, находя объяснения и оправдания самым странным обрядам и верованиям Востока (9) . Вот и мой теософский оппонент из Новокузнецка, вроде бы призывающий к терпимости и к неосуждению всех вер, о Библии и о православии говорит заведомо профанирующим, кощунственным языком.

       Я не буду утверждать, будто все в православии и в Библии научно. Естествознание - не единственный способ человеческого познания и не единственный способ мысли. Мы называем православие "верой", а не "синтезом науки и философии". Изначально настаивая на том, что язык нашей мысли не является языком позитивистской науки, православие ставит себя на другую плоскость, нежели биоло΀?ия или астрономия, и потому не входит с ними в отношение прямого логического противоречия. У религий и у мифов есть свой язык. Его надо изучать и в него надо вдумываться. Но есть еще и мифы о религиях. Вот с ними-то и надо полемизировать, в том числе используя язык гуманитарной науки, язык религиоведения. Если бы новокузнецкий рериховец владел этим языком - он не стал бы так бесстраш΀?о замахиваться на древнюю Книгу.

       И именно к языку поэзии и к языку мифа близок язык последних сцен "Титаника". Весь этот длиннющий фильм можно смотреть глазами инженера или авантюриста. Но последние его минуты лучше просмотреть другими глазами. Тогда они не покажутся непонятным сентиментальным довеском к "фильму-катастрофе".

       Создатели "Титаника" вряд ли знали стихи Бальмонта. Но их знаем мы. И потому имеем право сопоставить:

       Что лиц милей, ушедших без возврата?

       Мы были вместе. Память их жива.

       Я помню каждый взгляд, и все слова.

       Они слышней громового раската.

       Как запахом - раздавленная мята

       Сильней, чем вся окрестная трава,

       Так слышен голос Божества

       В том, что любил, в твоем, что смертью смято.

       Насмешкой был бы мир, всё было б зря

       Когда бы жизнь сменялась пустотою.

       Не на песке свою часовню строю -

       О правде воскресенья говоря...

       P.S. То, что было сделано в этой статье, может не понравиться многим людям. Вот, мол всё эти церковники подгребают под себя. И даже абсолютно светский, наш, развлекательный фильм - и его они ухитрились перетолковать по своему, и его умудрились нафаршировать своей тухлой моралистикой. В общем - пришли в своих черных рясах и украли наш праздник.

       Но нет здесь никакого воровства и никакого идеологического мошенничества. Ничего ни у кого я не хочу красть. Напротив, мне хотелось подсказать читателям, что есть возможность получить подарок. Что за подарок? Нет, я не о "вечной радостной жизни с нашим любящим другом Иисусом". Подарком может стать более глубокое, осмысленное и яркое видение мира. Оказывается, если овладеть языком православного богословия и языком религиоведения - даже обычные вещи могут заиграть совершенно новыми гранями. В обыденном открывается необычное. Назовем ли мы насилием такую метаморфозу? Грабеж ли это? Жизнь человека с такими, новыми глазами - становится ли она тускнее и беднее - или ярче и богаче? Я убежден во втором. Но что я буду выпячивать свои убеждения. Как мог, на част΀?ом примере я это попробовал показать. Для религиозного взгляда любая вещь больше самой себя. Все становится символом. Все указывает за свои пределы. И камень, и фильм, и моя душа.

       И, кроме того, как запретить мысли работать, используя в качестве материала все, что попадается под ее пальцы? Вот попался фильм "Титаник". Просто глазеть - или разрешено подумать? Мысленные пальцы и принялись привычно ткать паутину силлогизмов. Тем более, что в фильме так много льда и воды - а у меня они с юности связаны со строчками Цветаевой: "...О кому повем печаль мою, беду м΀?ю, жуть - зеленее льда... - Вы слишком много думали. За-думчивое: да...". Вот и захотелось показать, что столкновение веры и фильма может родить - мысль. То есть попытку серьезного разговора о том, что кажется несерьезным.

*Игра в религиоведение

      Школы предпочитают видеть у себя не уроки "Закона Божия", а что-то более "светское": например, "истории религии". В принципе я не против. Я понимаю, что школа не может ставить своей задачей религиозное воспитание детей. Но преподаватель, берущийся вести такие уроки, должен быть гораздо осторожнее и компетентнее, чем, например, преподаватель истории или литературы.

       Ему надо позаботиться о том, чтобы и здесь наши взрослые игры в "религиеведение" не разрушали детский мир.

       Во-первых, в отличие от младших классов, принципиальный интерес к этой теме выказывают уже не девочки, а мальчики. Насколько я могу судить, девушка чаще всего приходит к вере, влюбившись в конкретного церковного человека (часто это бывает заочно-платоническая любовь к "батюшке"). Ребята же проламываются сами, следуя прежде всего по ниточке мысли. Для них разговор о религии - π?то не абстрактный разговор. Сознание юношей более теоретично, чем девочек. Они саму по себе истину, смысл своей жизни ищут. Чему поклониться? Чему отдать свою жизнь? У подростков и юношей преобладает тяга к универсальной истине.

       И вот к людям с такими запросами приходит "широко мыслящий педагог" и начинает вещать интеллигентские пошлости: "истину, знаете, никто знать не может... Каждая религия улавливает частицу правды... Бог один, а имен у Него много... И вообще, знаете, важно во что-то верить, а во что не важно... Обряды не нужны, главное в сердце чего-нибудь иметь... Надо свободно исследовать все, не ограждая свой кругозор согласием ни с какой конкретной религиозной доктриной... У каждого своя правда... Не надо осуждать чужую точку зрения... " и т.п. (1)

       Но юность-то ищет абсолюта. А значит, если юношу воспитывать "плюралистом", он релятивизм возведет в абсолют и станет просто циником.

       Да, в Университете проще. Там есть правила игры, которые уже все понимают. К какой бы церкви ни принадлежал учащийся, он должен говорить на нужном языке: "с точки зрения христиан...", "с точки зрения буддистов"...

       И в школе мы с вами можем делать вид, что мы чисто светские преподаватели именно "истории религии". Но на самом-то деле самым живым из ребят совершенно не интересна история религий. У них свой вопрос, вопрос своего сердца. Есть или Нет? Правда это или нет? Мне сейчас пойти надышаться какой-то гадостью под целлофановым пакетом, или есть еще смысл до следующего лета дожить? Они н΀?с спрашивают о смысле жизни и смерти - а мы делаем вид, что просто между уроками химии и физики какую-то информацию даем.

       Но беда в том, что все равно большинство возможных преподавателей "истории религии" будут смотреть на духовный мир со стороны. Что ж, попробуем поговорить о религии как феномене культуры (хотя с тем же успехом можно говорить о музыке Бетховена как о предмете лабораторной работы по акустической физике).

       Итак, светская школа, оставаясь светской, рассматривает религиозный материал как материал культурологический. Курс "истории религии" в таком случае прежде всего носит характер чисто ознакомительный, культурологический. Молодой гражданин России должен знать духовную историю и духовную карту страны, в которой он живет.

       Но из этого очевидного тезиса вытекает следствие, которое будет весьма неприятно многим из современных "профессиональных плюралистов". Отсюда следует, что структура курса должна учитывать простое обстоятельство: равенство всех религий перед законом, которое декларируется нашей конституцией, не может означать равенства религий перед культурой и историей России. В культурно-историческом плане религии не одинаковы. Культура России (как, впрочем, и мировая культура) не знает имен выдающихся философов-баптистов или поэтов-адвентистов, равно как и художников-мунитов.

       Понятно, что для русского человека важнее знать историю своей страны и Православие: ведь именно на Православии, а не на йоге, настояна вся русская история, литература, культура.

       Задача государственной системы образования - сохранить преемственность культурной традиции народов, создавших и населяющих данное государство. Как сохранит Тибет свой ламаизм - это его проблема. Россия же перед всем человечеством несет ответственность за сохранение своего Православия. Перед лицом всего мира Россия ответственна за сохранение Кижей и соборов Московского Кремля, за Рублевскую "Троицу" и Владимирскую икону Божией Матери. Но ведь зримые формы культуры растут из незримого опыта духа. Значит, государство и общество должны приложить усилия для того, чтобы собственно духовная традиция Православия, та традиция, которая и позволила России своим, неповторимым голосом откликнуться во вселенском хоре народов, могла быть сама собой и дальπ?е. Станет ли мировая культура богаче, если в России исчезнет Православие? Станет ли культурный мир многограннее, объемнее, разнообразнее, если русские начнут верить так же, как и американские протестанты? Задача любой национальной школы - сохранение своего литературного языка. И если российская школа хочет быть действительно национальной, а не абстрактно "политехнической", она должна найти способ давать детям врасти в мир национальной духовной культуры.

       Вот вопрос, которого боятся многие московские чиновники из образовательного ведомства: имеет ли в России право на существование русская школа? Сегодня подчеркнуто-светский (а на деле - атеистический) характер образования означает, что именно русские дети лишены права на знание своей веры и своей духовной культуры. "Национальные меньшинства" создают свои школы, финансируемые из государственного бюджета, и немедленно вводят в них преподавание своих национальных религий. У армян, евреев, татар есть в Москве свои школы. И в каждой из них есть преподавание своей национальной религии.

       Однажды мне пришлось участвовать во встрече православных педагогов с большой учительской аудиторией. Один из выступавших рассказал о своем опыте создания классической русской гимназии. Когда начались вопросы, от него раз за разом выпытывали ответ: "А почему ваша школа называется русской? А нет ли здесь национализма? А не антисемитизм ли это?". Когда все разъяснения вопрошаемого остались все же нерасслышанными, я попробовал объяснить замысел русской школы на ином языке. Представьте, сказал я, что я говорю вам: - "Я люблю свою жену". Скажите, на основании этого моего заявления можно ли меня обвинить в женоненавистничестве? Так почему же, когда мы говорим: "Мы любим Россию, любим русскую культуру, любим православие", - нас немедленно начинают обвинять в шовинизме, национализме, мессианизме и Бог знает в чем еще?

       Так есть ли у русских детей право на знание своей культуры и своей веры?

       Здесь мы видим еще один трюк современного идеологического цирка.

       Начинается он с бесспорного утверждения: все народы имеют право на свое духовное своеобразие. Каждый народ (особенно перед лицом более экономически и культурно мощного соседа) имеет право отстаивать свой язык, свою веру, свою государственность. А затем обнаруживается, что этот принцип знает-таки одно исключение. Такое право есть у всех народов - кроме русского.

       Однажды я участвовал в российско-германском семинаре по проблемам образования. Мой доклад назывался "Этика диалога". Сначала я напомнил основной тезис диалогической этики М. Бахтина и М. Бубера: диалог возможен лишь в том случае, если я признаю право другого человека быть иным, чем я. Лишь если я не стремлюсь его сделать моей копией, если я воспринимаю его в его инаковости, в его отличии от меня - он сможет стать моим собеседником, и мы сможем обогатить друг друга.

       А затем я предложил этот принцип применить к диалогу между разнообразными человеческими культурами. Сегодня ведь ни один серьезный историк не исходит из того радикального европоцентризма, который был так характерен для историков прошлого столетия. Сегодня никто не считает, что индус должен во всем подражать англичанину. И никто не станет утверждать - раз японская культура не похожа на немецкую, то в этом сказывается ее порочная недоразвитость. Японец имеет право быть просто японцем, а даос имеет право держаться своих религиозных традиций.

       Что ж, осталось сделать лишь еще один шаг и признать, что русский имеет право быть русским (а не просто одним из обитателей "общеевропейского дома"), и православный имеет право оставаться именно православным, защищая все богатство и своеобразие своих традиций.

       Когда я произнес эту последнюю фразу - немецкая половина аудитории зааплодировала. А вот российская так красноречиво потупила глаза, как будто я произнес непристойность - "русский имеет право быть русским".

       Что ж, действительно немало людей тяготятся тем, что Россия как бы "не вполне Европа" (еще один из персонажей Достоевского досадовал, что зря, мол, Россия не дала победить себя Наполеону - "глупая нация подчинилась бы умной"). В сознании таких людей то, что русский народ не во всем похож на европейцев - это ужасно. А что православные не хотят сливаться с католиками - совсем плохо.

       Цирковой трюк здесь состоит в том, что эти же люди постоянно нахваливают протестантизм: мол, мужественные люди, выступили против диктата папы римского... Однако аналогичный протест греков и русских, произошедший на 5 веков раньше бунта Лютера, почему-то оказывается в их глазах чем-то постыдным и ошибочным. Да-да, все народы имеют право на свободную, самостоятельную духовную жизнь. Но вот Россия все же должна подчиниться Римскому папе (2). Как однажды посетовал один московский пропагандист унии - "Католиков боится пуще всего, и ими стращает народ А. Кураев. Страшнее мира с католиками ничего нет! Главные же опасения совершенно пустые: к сожалению, и в мыслях нет у церковных иерархов объединяться с католиками - сами не потерпят подчинения Папе Римскому". Ну вот - "к сожалению". Мыслима ли в его устах сентенция "к сожалению немцы-протестанты не хотят подчинения Папе Римскому"? Наверно, нет. А русские обязательно должны кому-то подчиниться...

       А вообще вопрос тут совершенно не в католиках и не в мечтаемой кем-то унии с ними. Есть вещи гораздо более опасные для духовного будущего России.

       Дело в том, что в стране, в которой государство десятилетиями разрушало высшие формы духовности и преследовало всякую религиозно-философскую и богословскую мысль, пробуждение религиозного чувства естественно начинается с активизации самых примитивных форм религиозности. Наивно думать, что многомиллионный народ, однажды пробудившись, вдруг разом шагнет из бездны атеизма к вершинам православия. Отдельным людям - волевым, сильным, ищущим, чистым - это под силу. Но большинство стало практиковать самые архаичные изводы религиозности: магия, астрология, "целительство", оккультизм, теософия...

       Открытие мира религии стало для постсоветских людей чем-то вроде открытия мира кино для примитивного племени. Любой фильм, любое движение на экране воспринимается как чудо, как невероятное событие. Что ж, нужны несколько поколений, чтобы воспитать вкус, чтобы научить различать такое действие на белом полотне, которое на деле унижает и разрушает человека, от такого действа на нем же, которое человека возвышает и очищает.

       Сегодняшнее поколение воспитанным вкусом в религиозной сфере не обладает. Успех самых примитивных сект и оккультных книжек сродни успеху Жириновского на выборах или рекламной кампании МММ. Эту пандемию надо назвать ее именем. Духовная всеядность, нежелание прислушиваться к логике религиозной мыслиэто проявление духовной болезни. Так и не может быть духовно здоров народ, впустивший в себя бациллы большевизма и живший с ними 70 лет.

       Но человек, берущийся писать на медицинские темы и утверждающий, что симптомы болезни есть на самом деле признаки небывало крепкого здоровья, оказался бы реальным воплощением пресловутых газетных "вредителей в белых халатах".

       Также и интеллигент (в некотором смысле тоже "душевный врач"), уверяющий себя и окружающих, что неразборчивость сегодняшних любителей "духовности" есть признак небывалого нравственного прогресса по пути к "открытости" и "терпимости", на деле лишь способствует затягиванию периода религиозного одичания России.

       Мода сегодняшнего дня почему-то требует немедленного создания единой мировой религии. Вроде только что мы вышли из казармы единомыслия. И, казалось бы, все рецепты введения нового идеологического единообразия должны были бы восприниматься с опаской. Но стоит лишь кому-то заговорить о том, что он нашел способ синтезировать все мировые религии в одну - и зал замирает в восторженном ожидании.

       Поэтому собственно церковным проповедникам приходится сегодня не столько "жечь сердца людей", сколько охлаждать приступы массовой доверчивости. Призывами к рассудительности и трезвости приходится умерять порывы энтузиастов "нового религиозного сознания".

       Прежде чем примеряться к подравниванию всех и вся в одну шеренгу (кстати, обычно выстроенную по восточно-оккультному ранжиру) лучше изучить реальное многообразие религиозных традиций человечества и попробовать уяснить специфичность каждой из них.

       Лишь тогда изучение мира религии не обернется очередным цирковым трюком.

       Далее, при разработке курса истории религии желательно было бы обратить внимание на то, чтобы изучение одного предмета не подменялось другим. Тут стоит употребить тавтологию, которая, несмотря на свою очевидность, никак не воспринимается нашим общественным сознанием: предметом изучения истории религии являются именно религии. Увы, сегодня очень легко подменяют сам пред΀?ет изучения и вместо религиозных воззрений начинают изучать и сопоставлять этические доктрины.

       Сравнивать и изучать надо не морализаторские предписания разных религий (ибо этим путем малоподготовленный преподаватель не сможет разъяснить отличие христианства от "Кодекса строителя коммунизма"). Изучать надо именно религиозные представления.

       Религиозная и этическая деятельность - это две различные сферы человеческой жизни. Этика регулирует отношения людей между собой, религиозная же деятельность ставит совершенно специфическую задачу. Суть каждой религии - в преодолении смерти. Вот предел желаний пророка Валаама (кстати, не еврея, а просто носителя изначальной мудрости): "Да умрет душа моя смертью праведнико΀?, и да будет кончина моя, как их!" (Числ. 23,10).

       И разнятся религии между собою именно по тому, как они понимают смерть: откуда пришла в мир смерть, как ее можно преодолеть, и что в человеке может избежать смертного распада - это и есть основные религиозные представления.

      Если о христианстве говорить лишь с моралистической точки зрения - о нем ничего не узнать. Преподаватель, сам не являющийся христианином, в христианской этике будет вычитывать лишь те "заповеди", которые он усвоил в родном советском пединституте. Собственно христианский материал он будет даже незаметно для самого себя корежить и втискивать в шаблоны "правил поведения юног΀? пионера". Что он сможет рассказать о христианской аскетике? О том, как понимается действие Божией благодати в нравственном подвиге человека? Сможет ли он заметить, что Христос принес не новый "нравственный закон", а реальную, благодатную помощь для того, чтобы мы могли наконец исполнить извечные заповеди?

       Когда одну сторону человеческой жизни и культуры рассматривают исключительно с точки зрения другой сферы - это рано или поздно становится скучно и пошло. Такой подход у многих детей навсегда убил вкус к изучению литературы (ибо литература в наших школах преподается не как литература, то есть искусство работы со словом, но как идеологически-морализаторский предмет).

       Не сомневаюсь, что и "история религии" в исполнении тех же советских учителей вызовет тот же эффект: религия будет восприниматься как некий навязчивый свод требований. У неверующих учителей вряд ли найдутся слова для передачи радости Богообщения. А вот ригоризм и суровость древних законников они будут воспроизводить с энтузиазмом. И христианство станет восприниматься как одно огромное "Низ-зя!".

       Юрий Самарин еще в начале века предупреждал об опасности полицейски-утилитарных апелляций к вере: "Вера по существу своему несговорчива, и в сделки с нею входить нельзя. Нельзя признавать ее условно, в той мере, в какой она нам нужна для наших целей, хотя бы и законных. Вера воспитывает терпение, самопожертвование и обуздывает личные страсти - это так; но нельзя прибегать к н΀?й только тогда, когда страсти разыгрываются, и только для того, чтобы кого-нибудь урезонить или пристращать расправою на том свете. Вера не палка, и в руках того, кто держит ее как палку, чтобы защищать себя и пугать других, она разбивается в щепы. Вера служит только тому, кто искренне верит; и кто верит, тот уважает веру; и кто уважает ее, тот не может смотреть на нее как на средство. Тπ?ебование от веры какой бы то ни было полицейской службы есть не что иное как своего рода проповедь неверия, может быть, опаснейшая из всех, по ее общепонятности" (3).

       Значит, все же надо сказать детям, как сама религия понимает свой конечный смысл, свою надежду, свое предельное упование.

       Преподавание должно сообщать детям о каждой конфессии то, что она сама считает в себе самым главным. Например, христиане единодушно говорят, что главное в их мировоззрении - это вера в Христа Распятого и Воскресшего. Поэтому рассказ о христианстве не должен быть рассказом о притчах Христа или о "десяти заповедях", но он должен быть центрирован вокруг истории Страстей и их б΀?гословского осмысления.

       Как христианин - я не боюсь, что корректное знакомство с реальным многообразием религиозного мира оторвет детей от православной почвы. Если будут соблюдены те принципы, о которых я говорил, и если будет нормальное преподавание остальных предметов в школе - дети поймут, как много, как несравнимо много в жизни человечества и их страны значит христианство. Ведь христианское воспитание детей возможно не только на уроках "Закона Божия".

       Естественнонаучные дисциплины раскрывают детям Премудрость Законодателя мира. Гуманитарные предметы смогут раскрыть людям то видение человека и мира, которое взросло из Евангелия. Уроки же "Закона Божия" лишь более открыто, прямо назовут имя Того, Кто дал людям мир и дал миру Евангелие как свет, просвещающий каждого человека, грядущего в мир.

       Кроме того, мне кажется, что нормальное человеческое сердце не может не почувствовать очевидной необычности Евангелия. Русский философ С. Л. Франк однажды предложил присмотреться к очевидному: "Если я, будучи христианином, не могу доказать - себе и другим - правду моей веры простой ссылкой на текст Писания или на учение христианской Церкви, я должен и могу - увидать и показать, что учение Христа и личность выше, чище, прекраснее, убедительнее, чем учение и личность Моисея, Магомета и Будды. А это значит: я должен увидать и показать, что в учении и образе Христа сама правда Божия выражена полнее, яснее, вернее, чем где бы то ни было. Так, ограничившись лишь самыми элементарными указаниями - мне достаточно вспомнить, что Моисей, несмотря на все величие открыπ?ой им правды Божией, велел от имени Бога беспощадно убивать иноплеменников и язычников, а Христос учил любить всех людей без различия, даже чужих и врагов, чтобы уже из одного этого знать, что Христос открыл людям правду Божию полнее, глубже, вернее, чем Моисей. Мне достаточно вспомнить, что Магомет женился на богатой вдове, вел коммерческое предприятие, имел много жен, был завоеваπ?елем и хитрым политиком, и что Христос жил бездомным бедняком, и не ведал иных побуждений, кроме исповедания и самоотверженного выполнения воли Божией причем существо этой веры Он открыл как всеобъемлющую Божию любовь - чтобы с полной достоверностию знать, что личность и учение Христа по меньшей мере неизмеримо ближе к Богу, чем личность Магомета, и что по сравнению со сверхчело΀?еческим совершенством Христа Магомет, даже если видеть в нем подлинно пророка Божия, являет себя только несовершенным, грешным смертным. И даже возвышенная проповедь Будды, учившего людей отречением от земных желаний достигать блаженства Нирваны, совершенно очевидно уступает по полноте правды проповеди Христа, показавшего путь к вечной жизни и блаженству небесного царства через самоотвержение и любовь к ближнему - так же как образ Будды, царевича в юности и старца, мирно скончавшегося под деревом (4), при всей его красоте не сравним с образом Христа, бездомного сына плотника, сердце которого неустанно горело божественным светом любви, и который пошел на крестную муку, чтобы спасти мир от греха" (5).

       Можно еще добавить сюда сопоставление Иисуса из Назарета с теми, кто сегодня провозглашает себя Христами. Например с Секо Асахарой, владельцем сети рыбных ресторанов в Японии и одновременно лидером скандально известной японской религиозной группировки "Аум Сенрике". Можно также вспомнить, что в 1982 году личное имущество "преподобного" Муна оценивалось в 16 миллионов доллаπ?ов6, а живет этот новый Христос во дворце стоимостью в 825 миллионов долларов.. (7).

       Таков еще один важнейший принцип преподавания истории религии: не нужно бояться сравнивать религии между собою. Курс истории литературы считается успешно пройденным в том случае, если ученики могут объяснить разницу между художественным методом Пушкина и художественной стилистикой Блока. Если выпускник с первого прочтения страницы не может сказать - Лермонтов это или ΀?аяковский, Цветаева или Некрасов - значит у него никакие знания по литературе. Вряд ли может быть признан удовлетворительным ответ, состоящий в том, что "это, кажется поэзия, и вообще это написано стихами". Но точно также человек, не могущий объяснить различия христианства и буддизма - всуе изучал историю религии.

       Может быть, не дело преподавателя объяснять детям - лучше ли поэт Пушкин поэта Маяковского, и лучше ли ислам иудаизма. Но отметить, что в буддизме и библейских религиях принципиально разные системы ценностей, наверно, надо. Если в одной религии личностное начало в человеке воспринимается как образ Бога, а в другой - как иллюзия, от которой надо избавиться - эту разницу стоит ΀?аметить, и о ней стоит публично говорить.

*ОСТОРОЖНО: ВАЛЕОЛОГИЯ

      В педагогических вузах и в школах появился новый предмет: "валеология". Официально валеология - это "наука о здоровье". Она преподает правила гигиены, здорового образа жизни, основы экологической грамотности. На деле же во вполне здравые советы постоянно вкрапляются оккультные интонации и рекомендации.

       С точки зрения религиоведческой, валеологические рекомендации - это несомненный "Ныо Эйдж" (New Age;"Новый Век").

       Что такое "Нью Эйдж", предоставим объяснить самим адептам этого течения: "Больше всего философия "Нового Века" взяла из восточных религий. Но ориентальный путь к вершинам духа и физической гармонии связан с отречением от всего, что составляет жизнь современного человека. А "Нью Эйдж" предлагает такую систему тренинга и работы над собой, которая позволяет достичь той же степ΀?ни совершенства, не требуя никакого отказа от обычной жизни... Пожалуй, единственным противником этого движения остается официальная Церковь, поскольку холисти-ческие идеи начинают составлять конкуренцию традиционной религии" (1).

       Свою связь с этим мистико-религиозным и вдобавок антихристианским движением не скрывают и сами валеологи. Например, в одном из пособий по валеологии читаем апелляцию к такому опыту: "Валеологическая школа № 450 Санкт-Петербурга. Директор Колигман Н.И. Цель школы - формирование готовности жить и действовать в рамках международных программ "Здоровье подростка", Health education, New Age" (2). Или: "Валеолог Павлова Е.Н. в школе № 192 Санкт-Петербурга ведет семинар "Обретение внутренней силы". Основой семинара является "Наука Разума". Это - международное духовное движение"3.

       По признанию валеологов, "в основу педагогической валеологии нами положены идеи единого закономерного мирового процесса, так как они наиболее адекватны современной антропокосмической картине мира, герметической философии (универсальная система знаний, философия постижения человеком глубинной философии самого себя и Вселенной, фундаментом которой являются семь герметических принципов "Изумрудной скрижали" Гермеса [около 2 тыс. лет до Р. X.])" (4).

       Непонятно, что же именно показалось адекватным современной научной картине мира доктору педагогических наук, доценту факультета экологического и валеологичес-кого образования Государственного университета педагогического мастерства Санкт-Петербурга Л. Татарниковой в герметических трактатах. Стиль этих трактатов ясен из такого, например, фрагмента: "Бог-Ум, будучи му΀?еженши-ной и являясь жизнью и светом, породил словом другой Ум -Демиурга, который, будучи Богом огня и дыхания, сотворил семь Управителей, охвативших чувственный мир своими круговращениями, а Управление их именуется судьбой. Тотчас же Слово Божье воспрянуло от падающих вниз элементов к области чистого творения природы и соединилось с Умом-Демиургом, ибо было единосущно ему, падающиевниз элементы остались бессловесными, так что стали лишь материей" (4).

       Кроме того, от доктора наук можно было бы ожидать элементарной осведомленности в истории текстов, на которые она опирает свою систему. Не за 2 000 лет до Рождества Христова возникают герметические трактаты, но в начале нашей эры. Историческая наука помнит, что еще в 1614 г. в лондонском издании книги швейцарского филолога Исаака де Казобона "Prolegomena in Annales" было выяснено, что герм΀?тическая литература появляется на рубеже эр, в эллинистический период истории Египта (6), а "библия" алхимиков и теософов - "Изумрудная скрижаль" -еще позже (иногда ее возникновение относят к средневековью). Герметизм представляет собой страницу не столько египетской религии, сколько греческой литературы (Ф. Зелинский представляет герметизм как "образчик той гре-ко-египто-еврейск΀?й смеси, которой пробавлялось суеверие эллинистической эпохи" (7)). Так что, чрезмерно преувеличивая древность герметизма, г-жа Татарникова просто впала в то состояние, которое замечательный историк И. С. Клочков назвал "хронологическим экстазом" (8).

       Впрочем, для того чтобы вполне оценить ссылку на герметизм как на основу валеологии, надо знать не только то, что говорят о герметизме ученые, но и то, что говорят о нем сами оккультисты. Например, самый приближенный рери-ховский ученик А. Клизовский: "Первоначальным источником высшей эзотерической мудрости для человечества белой расы нашей планеты есть "Изумрудная скрижаль" Гермеса Трисмегиста, которая послужила основой для всех учений, философий и религий нашей расы. Моисей, будучи посвященным в высшую эзотерическую мудрость египетскими жрецами, изложил ее для евреев в Каббале. Другим подобным источником является восточная доктрина, и в последнее полустолетие - "Тайная Доктрина" Блаватс-кой. Других источников, из которых человечество могло бы ч΀?рпать знания о тайнах мироздания, нет" (9).

       Как видим, отнюдь не научность привлекла валеологов в герметизме. Наука здесь ни при чем. Честнее Л. Татарникова говорит в другом месте: "Валеологическая парадигма ""Человек-Космос" основана на эзотерических предпосылках"(10).

       Но если таков источник валеологии, то нетрудно догадаться, какова ее цель. "Конечная цель валеологического воспитания школьников - сформировать личность человека "Ноосферы"(11). В ходе обучения дети придут к принятию оккультного пантеизма и анимизма: "И главный вывод, который делают на уроках учащиеся: "Жизнь во вселенной едина и присутствует везде"(12). Это принципиальное утверждение валеологов и оккультистов нужно помнить для того, чтобы миновать расставляемую ими языковую ловушку. Любимый тезис оккультистов: "Нужно воспитывать космическое сознание, нужно обратить человека к исследованию Космоса". А поскольку все знают, что живем мы в "эпоху космических полетов" и замечательных успехов астрофизики, то валеологи (рериховцы, теософы, антропософы и т.п.) кажутся людьми, поддерживающими движение науки. На деле же в слово "Космос" они вкладывают совершенно иной смысл: "Космос" для них - это мир внеземных духов, "Космическая Иерархия". И исследовать этот "Космос" нужно не с помощью радиотелескопов и спутников, а с помощью медитаций, "голосов" и "видений".

       Итак, валеология вырастает из оккультного мистицизма и ведет к нему же. Перед нами очередной вариант разбавленной теософии, в свою очередь являющейся разведенной каббалистикой.

       Конечно, в валеологических книгах рассыпаны комплименты в адрес христианства(13). Но было бы ошибочно думать, что именно на христианство ориентируют слова вроде: "Мир вступает в Эру Свободного Духовного Творчества" (14). Нет, не в Боге Библии видят опору духовной свободы валеологи: они взывают к иным духам. "Именно в часы общения со Вселенским разумом у девочки только и начинают шевелиться скрытые силы, что дремлют в душе юной женщины" (15). А уж что стоит за выражением "Вселенский разум" у современных оккультистов - хорошо известно. И потому совсем не удивляешься, когда замечаешь, что контакт с этим "разумом" почему-то связан с возбуждением половой сферы: "Всестороннему осмыслению в старших классах идей русского космизма, философии свободного духа способствует осмысление в курсе "Валеология интимных отношений" идеи существования в мире единых первооснов и соборной духовности антирелигий" (16). Понимает ли сама г-жа доцент, что она имеет в виду, когда пишет об "антирелигиях"?

       Впрочем, во что верит валеология и из какого источника черпает она свое вероисповедание, и не скрывается. "Вот чему учит нас древняя Мудрость Востока. Наша планета, как и всякая другая, состоит из трех миров. Первый из них - это физическая часть планеты: наш земной шар. Он называется Миром Плотным или физическим. Второй мир - это "тонкая часть" планеты: мир чувств, желаний, эмоций. Этот мир называют Миром Тонким или астральным. И третий мир - это мир мысли. Он называется Миром Огненным. Все три мира совмещаются концентрически один в другом, образуя сложное тело планеты. Такое строение напоминает русскую матрешку. Таким образом, наша планета Земля состоит из плотной физической материи, проникнутой сферами тонкой и огненной материи. Все виды материи проник΀?ют друг в друга. Все три сферы планеты, все три мира ее - населены. Живущие в одном мире не видят других миров и не ощущают их. Но они переходят из одного мира в другой, - умирая в одном, они нарождаются в другом. В каждом из этих миров человек имеет свое тело. Во время сна тонкое тело отделяется от физического и уходит в Тонкий Мир. То же самое происходит в момент смерти человека. А ты что думаешь по этому поводу?" (17). Лично я думаю, что перед нами конспект "Агни Йоги" Рерихов.

       И мера корректности валеологов в обращении с исторической реальностью и с источниками точно равняется мере корректности теософов и рериховцев в этом вопросе (18). Как дивно врут валеологи, видно из фразы: "Если для греков тело было храмом души, то в эпоху средневековья оно стало ее темницей" (19). Вообще-то именно греческие философы называли тело темницей для души, пользуясь с΀?звучием этх слов в эллинском языке (svma - тело; shma - могила): "Тело или плоть (svma), подобно могильной плите (shma), скрывающей погребенную под ней ... душу... душа терпит наказание, - за что бы... она его ни терпела... находясь в теле, как в застенке... пока та не расплатится сполна, и тут уж ни прибавить ни убавить ни буквы" (Платон. Кратил, 400с).

       Один из последних языческих поэтов - Паллад - в v веке "высмеивает христианских монахов - но не за то, что они аскеты, а за то, что они недостаточно аскеты... Этот автор... с такой страстью называет тело болезнью, смертью, роком, бременем... тюрьмой и пыткой для души... что становится ясно: не этому "последнему язычнику" и не его единомышленникам и братьям по духу защищать права мудрой естественности против христианского аскетизма... Паллад признает не очищение плоти, а очищение от плоти - смерть: "Когда же душа вырвется из тела, как из узилища смерти, она бежит к богу бессмертному" (20).

       Это восприятие телесности было оспорено апостолом Павлом: Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого духа, Которого имеете вы бога?" (1 Кор. 6,19). Язычники могли лишь с презрением относиться к таким словам о плоти, какие встречаются, например, у Тертуллиана: "Душа не может предстать перед Небесным Женихом нагою. Она имеет свою одежду, свое украшение и своего раба - плоть. Плоть есть истинная невеста. И никто так не близок к тебе, как она. Ее ты должен любить больше всего после Бога. Начни же любить плоть, когда она имеет Творцом своим столь превосходного художника. Можешь ли ты себе представить, что Бог вложил в какой-либо презренный сосуд тень души своей, дыхание своего духа и чтобы он осудил его на изгнание в поносное место?" (21). Именно пото΀?у, что христиане проповедовали покаяние, они видели источник греха в своей собственной свободной воле, то есть в душе, а не в теле: "От меня никогда не услышишь ты, чтобы плоть была зла" (22).

       "Тело как могила души - идея орфико-пифагорейская" (23), а отнюдь не христианская. Странно, что теософы, обычно мыслящие себя продолжателями пифагорейских и орфических "посвящений", вдруг забыли, что именно их "учителя" проповедовали то, что теософы приписывают христианству и высмеивают в нем... Именно орфики("древнегреческие посвященные", с точки зрения теософов) учили, что Титаны растерзали младенца Диониса. От Титанов же произошел человеческий род, а потому наше естество "состоит из двух элементов - титанического и дионисического. Первый тянет нас к телесному, к земному. Второй - к возвышенному" (24). Христианство же при взгляде на тело никогда не испытывало столь мрачных ассоциаций. Да, мы вкушаем Плоть Богомладенца - но по Его воле. Титаны захватили и растерзали Диониса. Христос Сам дал Свою Плоть. И потому наше тело - не тюрьма для частицы Христовой, а храм.

       Поскольку же валеологи будут уверять, что и пифагорейцы, подобно герметистам, были создателями очень научной картины мира, наиболее "адекватной современной антропокосмической картине мира", приведу для сведения лишь один пифагорейский тезис: "Гром, как говорят пифагорейцы, гремит ради угрозы тем, кто находится в Тартаре, дабы они испытывали страх" (Аристотель. Вторая анал΀?тика II, 11, 94b34).

      Впрочем, лишь о христианстве валеологи говорят в заниженных интонациях. Для всех других учений, мифов и суеверий у них находятся совсем иные краски. И цыганские гадания, по их уверению, очень научны (25), и антропософия Штейнера хороша ("весьма интересна вальдорфская педагогика" (26)), и дианетика Хаббарда (27).

       Учение же Порфирия Иванова, с точки зрения валеоло-гов, просто жизненно необходимо. В учебнике "Валеоло-гия. Избранные лекции", рекомендованном Министерством общего и профессионального образования Российской Федерации, обращение к учению Иванова рекомендуется четырежды, причем одной заглавной буквы для выражения восторгов по поводу доктрины Иванова не хватает: "Система П. Иванова завоевала большую популярность не только из-за личности УЧИТЕЛЯ, но и благодаря его жизненной, приближенной к естественному миру, методике" (28).

       Творческое и критическое мышление валеологи рекомендуют использовать только при перетолковании христианства. Но Порфирия Иванова можно лишь слушаться и исполнять всё без творческой отсебятины. Здесь уж детей уверяют, что "важно выполнять каждый совет "Детки" буквально... Самая характерная ошибка - это стремление выполнять только часть правил, делить их на обязательные и необязательные... Другой характерной ошибкой являются попытки модифицировать "Детку" для себя... Не бойтесь холодной воды. Она же живая! Как всякое живое существо, холодная вода может помочь, а может и "наказать", "скрутить в бараний рог". Все будет зависеть от готовности человека войти с ней в правильное "общение"... На протяжении многих лет П.К. Иванов вел дневниковые записи, фиксиров΀?л свои мысли, размышления. Они пока ждут исследователей и публикаций. Будем надеяться, что последователи оздоровительной доктрины П. К. Иванова сделают все возможное, чтобы люди обстоятельно познакомились с жизнью и учением этого удивительно прекрасного человека - Порфирия Корнеевича Иванова" (29).

       Напомню, что Бойль свой закон о перепаде уровней воды в сообщающихся сосудах формулировал именно ради того, чтобы отбросить представление о воде как о живом существе. Не потому меняется уровень воды, что "природа не терпит пустоты", не страхом движется водяной поток - он движется потому, что... (см. учебники по физике). Наука возникла в полемике с анимизмом и оккультизмом. Если бы люди полагали, что "всюду жизнь", всюду духи, - то не было бы у нас физики и химии, но и по ею пору изучали бы мы лишь разные аспекты "ангелоло-гии" и "демонологии" (30). И это вполне соответствовало бы заветам каббалистики. В иудейской мистике считается, что причина роста растений в том, что "каждая былинка имеет Ангела Хранителя, который властно повелевает ей: "Расти!"" (31). Это значит, чπ?о понять рост и движение былинки можно лишь угадав волю ее Ангела. Современные оккуль-тисты в таких случаях говорят об "эгрегоре" или "элемен-тале". Но это ни на йоту не приближает их к научной биологии.

       Напомню также, что Порфирий Иванов считал себя "Богом Земли" (32) и даже воплощением Бога Отца. Да, это Христос был всего лишь воплощением Бога Сына. А вот Иванов - это Сам Отец. По крайней мере, так он сам пишет в своих дневниках: "Бог Вечный явил Себя в лице Учителя. Никто не знал, Кто Бог земли. Люди жили рядом с Ним и не могли понять, Кто Он есть. Сын в Лице был -это Иисус Христос, а Отец в Лице еще не был ни разу на земле. И теперь Он пришел и явился в лице Учителя... Эта книга, Библия, писала в свое время, что настанет час -с Востока Человек придет, будет рассказывать, Ему никто верить не будет. А будет против Него созданное законом гонение, и впоследствии Ему не дадут права пользоваться словом, Его признают за Его идею больным. А - это есть Он. Это Нечто такое в жиз΀?и: не человек ходит по земле -Сам родившийся в Природе Бог земли!" (33). "Это я есть истина, обо мне, что я есть Бог этому бугру, этому месту" (34).

       Понятно, что ивановцы к такому "богу бугра" должны припадать с молитвой: "Если веришь этому учению, то проси меня как Учителя: "Учитель мой дорогой, дай мне мое здоровье!" Проси с душой и сердцем, и никогда в обиде не останешься, а все, что следует, получишь" (35). Что же касается дневника П. Иванова, то достаточно прочесть лишь его первую страничку без редакторской правки: "1967 года 2 апреля 12 часов ночи праходят 1-го числа уремя Я начинаю переходит за закалку описоват постараюс к 50 лет октябрю молодежи представит за свою работу за свое учение какую я получил в этом сам ползу и другому человеку что то даст впоследствии по моему излогу по Иванову выводу мы должны за это дело узятся все общеми силами и может быт мы не это раскроем уприроде чего нам нашел Иванов унего мысел не такая как унас свами воюем сприродою и хочем ее своими индивидуальными силами доказат Иванов говорит наша болшая у этом деле ошибка..." (36)

       Что ж, действительно, "мысел унего не такая как унас свами". Но зачем же психически больного человека (37) выдавать за "Учителя"?!

       Самое печальное в том, что ничего необычного в феномене Иванова и моды на "ивановство" нет. Таких самозваных "христов" в мире весьма немало. "Если бы речь шла о паре-другой буйнопомешанных, их можно было бы не принимать во внимание. Но дело в том, что число адептов современных "божеств", явившихся в нашу юдоль печали, по самым последним подсчетам перевалило за 15 миллионов", -пишут французские исследователи (38).

       Имена некоторых из них уже слышны и в России, и они, без сомнения, со временем появятся на страницах валеоло-гических книг. Поэтому хотя бы о парочке "мессий" предупредить нелишне: "Самый знаменитый и популярный новый мессия - Сатхья Саи Баба из Путтапарти (Южная Индия). У этого представительного 68-летнего "Христа", учению которого следуют в разных странах 10 миллионов "избраннπ?х", густая черная шевелюра. На публике он появляется обычно в оранжевой тунике, на троне, с шелковой подушечкой под ногами. Начиная с 70-х годов он стал распространять пастырское послание, в котором есть такие слова: "Саи Баба так любил мир, что послал сына своего Иисуса Христа спасти всех, кто в него верит". У одного из фанатичных последователей Бабы жена ждала ребенка. Бабу спросили, кто родится: мальчик или девочка? Саи Баба уверенно ответил: "Мальчик". Но родилась девочка. Выходит, Саи Баба ошибся? Ничего подобного! Он заявил, что у этой девочки душа мальчика" (39).

       "Секта с "уфологическим уклоном", возглавляемая Раэ-лем, официально провозглашенным "новым еврейским мессией", основана им 25 марта 1993 года в Иерусалиме у Стены Плача. В тот день последователи Раэля приняли решение писать название страны по-новому: не Израиль, а "Ис-Раэль". Настоящее имя Раэля - Клод Варийон, он француз, родился в 1946 г., был певцом, журналистом, автогонщиком, но п΀?том, после "встречи с инопланетянами", коренным образом изменил свою жизнь. По рассказам Раэля-Клода, он был похищен инопланетянами, которые прокатили его на летающей тарелке по Небесам, где он встретился с Иисусом Христом, Магометом и Буддой. После чего он и стал Учителем, гуру, а теперь еще - и мессией" (40).

       "Инри Христос внешне очень похож на традиционного Иисуса. К людям он выходит в длинной белой тунике. Волосы до плеч и борода. На религиозную сцену вышел 28 февраля 1992 г.: явился во время богослужения в бразильский кафедральный собор и с криками стал опрокидывать скамьи. В полицейском участке зачинщик драки скромно представился: "Иисус, Божий Сын". В действительности его имя А΀?варо Таис и он хорошо известен бразильской полиции как закоренелый злоумышленник, неоднократно судимый за мошенничество, спекуляцию валютой и т.п. Инри Христу, страстному любителю порножурналов, несмотря ни на что, удалось организовать Верховный Вселенский Орден Святой Троицы и его филиалы в разных уголках земного шара. "Подлинный Христос - это я, - заявляет он повсюду. - А Иоанн-΀?авел II не что иное, как исчадие Апокалипсиса"" (41).

       Так что Порфирий Иванов оказался в весьма многочисленной компании. И валеологам, как и всем "ныо-эйдже-рам" и оккультистам, будет на кого переориентироваться, если они заметят, что имена Рерихов и Иванова более не завлекают людей. Валеологи не считают для себя обязательным быть элементарно последовательными.

       Кроме того, они очевидным образом не считают себя связанными ни логикой, ни требованиями научной доказательности. Для валеологической литературы (как и вообще для современной оккультной письменности) характерна какая-то шизофреничность. Идут поначалу вроде бы здравые рассуждения, применяются вполне логичные и научные методы исследования. Один тезис достаточно логично увязывается с другими. Но вдруг воля автора (не логика рассуждения, а именно идеологическая воля) заводит его на какую-то аномалию. Разум отключается. Вместо аргументов начинают звучать призывы, и обилие восклицательных знаков восполняет отсутствие доводов.

       Вот отрывок из докторской диссертации по валеологии: "Среди множества грозных заболеваний конца XX века еще одним будет космический вирус "хламидии" - название состоит из 8 букв. Цель этого вируса - нарушить планетарное равновесие, гармонию, внести разрыв в 3 Ипостаси личности, т. к. 8 - число космической нумерологии, несущее человеку и всему гармонию, равновесие между Космосом и Землей. Верхняя петля восьмерки - это Космос, то есть потоки, идущие на Землю, на человека от Космоса; а нижняя петля - это связь человека с Землей, потоки, идущие от земли в Космос, то есть излучения; если мы посмотрим на смысловую нагрузку этого слова (вируса) и поставим диагноз "хламидиоз", - то выйдем на число 9 - а это тройная Божественная сила как в человеке, так и во всем. Итак, смыπ?ловая нагрузка этого слова несет заключаемую в ней разрушительную силу потока излучений, направленную на разрыв или разрушение 3-х Ипостасей в человеке. А три Ипостаси это и есть "Тело-Душа-Разум".

       В данной ситуации вирус проникает в человека через разум - мыслительные процессы - и через мыслительный процесс, попадая в ток кроветворной системы, постепенно начинает оказывать свое разрушительное действие на органику личности, в конечном счете полностью разрушая личность человека" (42). "Обратите внимание на корень этого выражения - "хлам". Само слово говорит за себя! Мой зараженный организм должен быть уничтожен мной самим. Или: хлам/иди/оз (иди очистись от зараженного хлама), то есть - равносильно - иди очистись, еще есть время, очисти свой Разум, Душу и Тело! И будешь спасен!!! Только гармония Души, Тела и Разума спасет человека в "эпоху Водолея"!" (43) "Этот вирус не живет в Космосе, хотя он и называется космическим, а живет в околоземном и на земном экологическом уровне-пространстве. Это более плотная по своей форме субстанция, но проникает воздушным путем! Поэтому и родилась она на стыке двух эпох ("Рыб и Водолея")" (44).

       Это что - наука? Хорош был бы участковый терапевт, если бы он от ангины лечил подобным "нумерологическим" методом, подсчитывая, сколько букв в слове, обозначающем болезнь, и назначая лечение в зависимости от усмотренных им ассоциаций с другими словами! Пред нами обыкновенная оккультная истерика. Не случайно соискатель докторской степени предупреждает, что "хламидии - это космический вирус, вернее сказать, вирус в оболочке разума, но это вирус не космический, он Космический" (45). Ну, а где нынче слово "космос" пишется с большой буквы, там подразумевается "Космическая Иерархия" и прочие оккультные игрища. Так что диссертант довольно откровенно предупреждает о том, на каком языке он говорит. Научную вирусологию просят удалиться за дверь, - ибо ей не к чему π?лышать эзотерические повествования об "энергомыслях самого вируса" (46).

       Так где же валеология черпает свои "Космические" знания? Сыктывкарский соискатель степени доктора медицинских наук так определяет источник своей информации: "Эти предположения были подтверждены полученной информацией с энергоинформационного поля, 11.12.96 принятой Сафоновой З.Д. и названной как "Гармония 3-х Ипостасей против вирусов XX века". Как следствие пораженного Разума и Души Человека появляются заболевания Души Человека, информация о них также принята с энергоинформационного поля Сафоновой З.Д. 5.3.97" (47). Если с жаргона современного оккультизма выражение "контакт с энергоинформационным полем Вселенной" перевести на обычный язык, то получится все довольно просто: г-жа Сафонова слышала голоса. И некие духи объявили ей, что именно ей надлежит спасти человечество...

       Очевидно, из того же источника взята и цифра, согласно которой "30% землян уже вступили в контакт с этим вирусом" (48). И методы лечения столь странного разумного вируса, сведения о котором почерпнуты, правда, из весьма неразумного источника, не менее странны. Оказывается, "схема лечения третьей стадии будет дана, если земляне этого заслужат!!!" (49). Впрочем, уже сейчас рекомендуется "месячный массаж людьми очень Святыми" (50).

       Кончается эта докторская валеологическая "диссертация" призывом: "Научить читать Молитвы! Обязательно - несколько раз в день. Детей лечить в присутствии родителей. Установить, отчего заболел ребенок, выявить кармические узлы. Это высший метод восстановления информации" (51).

       Защита в московском Всероссийском научно-исследовательском центре традиционной народной медицины "ЭНИ-ОМ" прошла успешно. Научным консультантом диссертации был проф. Я. Г. Гальперин. Официальными оппонентами - проф. Татаринцева Р. П., проф. Егозина В.Н., проф. Кузнецов Е.Д. Имена этих людей, предавших науку и ввергающих детей в мир каббалистики и оккультизма, достойны того, чтобы их запомнить и носителей их учеными впредь не считать (52).

       В мир оккультной сумасшедшинки валеологи иногда приглашают детей незаметно. Вот составленный ими и изданный стотысячным тиражом (!) учебник для малышей "Уроки Айболита". Хорошая книга. Насторожиться заставляет только последняя страничка. На прощанье детям предлагается анкета-тест. Надо дописать незаконченные предложения:

 "I. На свежем воздухе я... 2. Мама меня часто... 3. В школе я... 4. Заигравшись, я забываю... 5. Аппетит у меня... 6. Иногда я чувствую себя... 7. Утром я просыпаюсь... 8. Телевизор я смотрю... 9. В сауну я... 10. Обливаться холодной водой я... 11. Простуда меня... 12. Свои руки я... 13. Сплю я лучше, когда... 14. Зубы свои я... 15. Заниматься спортом я... 16. Больше всего я люблю..." (53)

       Непривычно для русской этической культуры такое яканье. Но дело даже не в этом. Пусть ребенка приучают к рефлексии, самоосознанию. Ничего дурного в этом нет. Его учат следить за своим телом и его состояниями. На следующем этапе его будут приучать к тому, чтобы следить за состоянием своего психического мира. И в этом нет ничего дурного. И христианство призывает: "Войди в келью сердца твоего". Вопрос в том, куда после этого человек выйдет. Научив детей концентрации внимания на своих внутренних состояниях, валеология затем преподаст школьникам уроки медитации и йоги, и полетят их души в астрал...

       Вот еще богато иллюстрированная валеологическая книжечка - "Тайна пирамиды здоровья". Муравей по имени Свати встречается с жителями земли, наконец говорит с ней самой: "Земля, мне кажется, что ты дышишь. Ты что, живая?" Земля сразу ему ответила: "Конечно. А кто же дает жизнь всем растениям, деревьям и цветам... Люди болеют, потому что из Меня все время выкачивают нефть и газы, кот΀?рые Мне тоже нужны. Выкапывают уголь, который Я миллионы лет заготавливала". Последняя же встреча - с огнем. Так и положено по "Агни Йоге" (йоге огня).

       Костер дает завершающий урок первой ступеньки пирамиды посвящений: "Когда огонь покидает нас, то мы умираем. Похожее случается и с людьми. У человека тоже внутри есть огонь - любовь. Жизнь будет, пока этот огонь горит. Человек без огня, как и костер, становится пеплом. Но это не беда, из пепла он может возродиться, как сильная и красивая птица Феникс" (54). Как видим, и здесь ребен΀?у прививаются идеи анимизма, пантеизм, даже учение о будущих реинкарнационных возрождениях. Та заглавная буква ("Ты", "Я"), которая пристала лишь речи о Творце, здесь переходит к твари. Готовится ребенок и к восприятию учения об "огненном мире".

       Но неоязычество не было бы самим собой, если бы остановилось лишь на рассказах о "новой духовности". Нет, оно Торопится перейти к оккультной практике. Валеологи исходят из того, что "сверхвозможности человека заложены в его биоэнергетическом поле. Задача состоит в том, чтобы найти метод активизации для каждого конкретного человека" (55). Итак, задача видится не в информировании человека (любая религия имеет право информировать о себе школьников). Задача - в "активизации", в вовлечении детей в некий новый духовный опыт "сверхвозможностей". Упоминание о "сверхвозможностях" совсем не случайно: по учению теософов и "нью-эйджеров" они во взаимодействии с "духами космоса", то есть с "ноосферой", созидают на земле новую, "шестую" расу сверхчеловеков с ок-культно-экстрасенсорными возможностями (56).

       Для этой цели годится не только проповедь. Используется "музыкальный фон для массажа, релаксации, медитации, йоги" (57). Используется и прямое внушение, и вторжение в сознание детей: "суггестопедия" (58), "гипносуггестив-ные компоненты уроков" (59), "нейролингвистическое программирование личности" (60).

       Это означает, что валеология предполагает не только информирование детей о некоторых религиозных традициях (что разрешено законом), но и вовлечение их в религиозную практику (что законом запрещено совершать в школе), причем - без согласия самих детей и без уведомления их родителей (что уже просто является преступлением).

       Это уже не просто секточка, окопавшаяся в одной из школ усилием директрисы-активистки или парочки учительниц-энтузиасток. Перед нами - серьезная программа, реализуемая на федеральном уровне. В педвузах уже открыты кафедры валеологии. В ученых советах защищаются диссертации по валеологической педагогике. Уроки по валео-логическому воспитанию ведутся с первых классов и д΀? выпускных.

       В учебнике С. В. Попова "Валеология в школе и дома" учтены рекомендации Татарниковой. Среди методов, которыми валеологические взгляды должны вводиться в сознание детей, рекомендуются: "Метод субсенсорных воздействий, основанный на эффекте суммирования большого числа повторяющихся слабых (подпороговых) сигналов; гипнопедия - обучение в естественном или внушенном сне (гипнозе); суггестокибернетический метод... Достаточно подробное описание упомянутых методов и их ва-леологическая характеристика даны в книге Л. Г. Татарниковой "Педагогическая валеология"" (61). Уже этого достаточно, чтобы сказать, что валеология - это "педагогика со ВЗЛОМОМ" (62).

       В этом на первый взгляд безобидном учебнике проглядывает вполне определенная идеология, глубоко враждебная христианству. Так, по мнению автора, "здоровье - самая большая ценность, данная человеку Природой" (63). Если бы речь шла о телятах и поросятах, - то эта фраза была бы верна. Но стоит ли высшую ценность человеческой жизни видеть в чисто физиологическом благополучии? С. По΀?ов, очевидно, никогда не пережил светлую правдивость бальмонтовских строк:

      День только к вечеру хорош.

       Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

       Закону мудрому поверьте:

       День только к вечеру хорош.

       С утра уныние, и ложь,

       И копошащиеся черти...

       Закону мудрому поверьте:

       День только к вечеру хорош...

      Нет, не отменным здоровьем вошли в историю Рублев и Достоевский, Ломоносов и Владимир Соловьев. А Шварценеггер - не самый ценный и не самый одаренный из людей...

       Православная Церковь не против заботы о здоровье тела. В отличие от гностических сект, православная традиция считает тело добрым созданием доброго Творца. Сама сложность человеческого тела псалмопевцем воспринимается как повод к благодарению - "Славлю Тебя, потому что я дивно устроен" (Пс. 138,14). И забота о нормальном состоянии этого Божия дара может быть только приветству΀?ма. Но если эта забота становится исключительной - то она становится бесчеловечной....

       Впрочем, при знакомстве с валеологическими учебниками порой кажется, что написаны они какими-то инопланетянами, живущими не в нашей стране. Дело в том, что "пик здоровья" (этим термином медики обозначают время наибольшего расцвета физических сил человека и его наименьшей податливости по отношению к болезням) за последние 10 лет сместился с 25-27 лет к 13-14 годам. Это означает, чπ?о уже из школы люди зачастую выходят с букетом хронических заболеваний. В этих условиях недостаточно учить детей заботиться о здоровье. Еще детей надо учит болеть.

       Болезнь выбивает человека из привычной среды общения, из привычной колеи жизни. Болезнь сдирает с лица привычную маску, не позволяет катить по колее знакомой социальной роль. Если мальчик привык считать себя дворовым Пеле, а болезнь не позволяет ему больше бегать с мячом - ему тяжелее будет переносить не столько физическую боль, сколько падение своего престижа в глазах дрπ?зей, отлучение от привычных мест и форм мальчишеского общения... С каждым голом растет "скамейка запасных" на школьных уроках физкультуры. Все больше детей вынуждены заниматься по "спецпрограммме". Как уберечь детей от отчаяния, от озлобления? Вот тут бы и рассказать им о том, что любой человек глубже, чем его социальная роль. Тут уроки христианской антропологии, предлагающей в каж΀?ом человеке видеть Богообразную глубину, были бы просто целительны.

       А как научить ребенка обходиться со своей болью? Просто скулить, ненавидеть свою болезнь и завидовать тем, кого болезнь не коснулась? Или же сказать, что через боль человек растет быстрее, чем через спокойно-невозмутимый образ жизни? Но именно больных детей не замечает валеология. А ведь рекомендация чистить зубы после еды никак не более важна, чем беседа с изъяснением булатовских строчек: "А душа, уж это точно, ежели обожжена - справедливей, милосерднее и праведней она"... (64)

       В чем отличие страданий христианина от неверующего человека? Ведь и атеисты страдают не меньше. Но вот вопрос - способен ли человек увидеть смысл в своей боли? Нравственное достоинство человека вообще в очень решительной мере определяется тем, насколько он способен опрадывать собственные страдания. "Разве мало ли скорбей переносят и те, которые не ищут спасения?" (65) . Христианин лишь знает, что скорбь дается не для того, чтобы от нее поскорее избавиться, а для того, чтобы научится в ней - жить, жить по человечески, ивыйти из опыта боли более челвоечным, чем вошел в него. Каждое страдание - это не темный и пустой коридор, который надо поскорее перебежать до следующего светлого уголка; это - класс, в котором надо чему-то научиться. Вспомним, кстати, отнюдь н΀? поверхностную мысль К. С. Льюиса о том, что все религии зародились в мире, который не знал анестезии и хотя бы потому имел не меньший нашего опыт страданий, которые, однако, не приводили его к атеизму.

       Новорожденного шлепают, чтобы он начал плакать, иначе он не сделает усилие для первого вздоха. Так и Богу приходится причинять нам боль, чтобы мы почувствовали потребность в дыхании.

      Будет день, я узнаю:

       Так Господь меня спас.

       Вырвал с кровью, исторгнул

       Против воли души

       Из трясины восторгов

       И прельстительной лжи.

       Бросил в холод, в бессилье,

       Мглу на голой земле.

       Или проще - в Россию:

       Вся Россия - во мгле.

       Чтобы ночью глухою,

       Находясь вне игры,

       Видел свет над Москвою

       Из России - из мглы.

       С теми, с кем я в неволе

       Был сведен на позор,

       Чьей я жертвовал болью

       Так легко до сих пор.

       Что б открыл: "Как ни мерь ты,

       Кто ценней для страны,

       Перед жизнью и смертью

      Все мы горько равны.

       Как пред хлебом и стужей...

       И что Богу видней,

       Кто здесь лучше, кто хуже,

       И что значит: "ценней".

       И предстанет иначе

       Каждый срыв и порыв.

       И я стану богаче,

       Свою малость открыв.

       ... И открою в смущенье,

       Что свобод торжество

       Не конец, не решенье

       А начало всего.

       Всех вопросов на свете,

       Всяких "мы", всяких "я",

       И трагедий... Трагедий

       Самого бытия.

•  Вконтакте
•  Facebook